– Только чуть посильней предсмертной агонии, благодарю вас за участие.

– Мне очень жаль.

– И мне.

– Во всяком случае, мышь получила бы хороший урок, будь это мышь, верно?

– Полагаю, урок до конца ее дней.

– Ну, мне очень жаль…

– Забудьте! Почему меня должны тревожить разбитые кости лодыжки, когда…

– Что когда?

– Я забыл, что хотел сказать.

– Когда разбито ваше сердце?

– Мое сердце не разбито. – Фредерик хотел, чтобы тут не оставалось и тени сомнения. – Я весел, счастлив. Кто, черт подери, этот Диллингуотер? – закончил он не по теме.

Наступило краткое молчание.

– Ну, просто человек.

– Где вы с ним познакомились?

– У Пондерби.

– А где состоялась ваша помолвка?

– У Пондерби.

– Значит, вы еще раз гостили у Пондерби?

– Нет.

Фредерик поперхнулся.

– Когда вы поехали погостить у Пондерби, вы были помолвлены со мной. Так, значит, вы порвали со мной, познакомились с этим Диллингуотером и были с ним помолвлены за один визит, продлившийся менее двух недель?

– Да.

Фредерик ничего не сказал. Задним числом ему пришло в голову, что это была самая подходящая минута для восклицания: «О, Женщина! Женщина!» – но в тот момент он этого не сообразил.

– Не вижу, какое у вас есть право критиковать меня! – сказала Джейн.

– Кто вас критиковал?

– Вы!

– Когда?

– Только что.

– Призываю небеса в свидетели! – вскричал Фредерик Муллинер. – Я ни единым словом не намекнул, что полагаю ваше поведение самым гнусным и отвратительным из всего мне известного. Я даже ничем не выдал, что ваше признание потрясло меня до глубины души.

– Нет, выдали! Вы хмыкнули.

– Если в Бингли-на-Море в это время года хмыкать запрещено, – холодно произнес Фредерик, – меня следовало бы раньше поставить об этом в известность.

– Я имела полное право помолвиться, с кем мне захотелось, и так быстро, как мне захотелось. После вашего-то чудовищного поступка…

– Моего чудовищного поступка? О чем вы?

– Сами знаете.

– Прошу меня простить, но я не знаю. Если вы имеете в виду мой отказ носить галстук, подаренный вами на мой прошлый день рождения, я могу лишь повторить объяснение, данное вам тогда же: не говоря уж о том, что ни один порядочный человек не пожелал бы, чтобы его видели в этом галстуке – пусть даже мертвым и в придорожной канаве, его расцветка соответствовала цветам «Клуба велосипедистов, удильщиков и метателей дротиков», членом которого я не состою.

– Галстуки тут ни при чем. Я говорю про день, когда я уезжала погостить у Пондерби и вы обещали проводить меня, а потом позвонили и сказали, что не сможете из-за чрезвычайно важного дела, а я подумала: ну что же, тогда поеду следующим поездом, спокойно перекусив в «Беркли», и я отправилась в «Беркли» и спокойно там перекусывала, и пока я была там, кого, как не вас, я увидела за столиком в другом конце зала, обжирающегося в обществе мерзкой твари в розовом платье и с волосами, выкрашенными хной? Вот что я имела в виду!

Фредерик прижал ладонь ко лбу.

– Повторите! – воскликнул он.

Джейн повторила.

– О, боги! – сказал Фредерик.

– Это было как удар по затылку. Во мне словно что-то сломалось и…

– Я могу все объяснить, – сказал Фредерик.

Голос Джейн в темноте чулана был ледяным:

– Объяснить?

– Объяснить, – подтвердил Фредерик.

– Все?

– Все.

Джейн кашлянула.

– Перед тем как начать, – сказала она, – не забудьте, что я знаю в лицо всех ваших родственниц до единой.

– Я не хочу говорить о моих родственницах.

– Я подумала, что вы сошлетесь на одну из них. Скажете, что были с тетушкой или с какой-нибудь кузиной.

– Да ничего подобного! Я был со звездой варьете. Возможно, вы видели ее в программе «Тю-тю-тю».

– И по-вашему, это объяснение?

Фредерик поднял ладонь, прося не перебивать. Сообразив, что Джейн в темноте не видит его руки, он опустил ладонь.

– Джейн, – сказал он тихим проникновенным голосом, – не могли бы вы мысленно перенестись в то весеннее утро, когда мы – вы и я – прогуливались по Кенсингтон-Гарденз? Солнце ярко сияло, небо было темно-голубым, по нему плыли пушистые облачка, а с запада веял нежный зефир.

– Если вы надеетесь смягчить меня такого рода…

– Да ничего подобного! Просто я напоминаю вам, что, пока мы гуляли там, вы и я, к нам подбежал маленький пекинес. Признаюсь, во мне он не затронул ни единой струны, но вы пришли в умиленный восторг, и с той минуты у меня в жизни была лишь одна цель: узнать, кому принадлежал этот пекинес, чтобы купить его для вас. И после крайне трудоемкого наведения справок я выследил собачонку. Она принадлежала даме, в чьем обществе я перекусывал – чуть-чуть перекусывал, ничуть не обжираясь, – в «Беркли», где вы меня видели. Меня ей представили, и я тут же начал предлагать княжеские суммы за собаку. Деньги были для меня прах. Моим единственным желанием было положить псину вам на руки и увидеть, как просветлеет ваше лицо. Это было задумано как сюрприз. В то утро хозяйка пекинеса позвонила мне, что практически согласна на мое последнее предложение и не приглашу ли я ее в «Беркли», чтобы обсудить сделку? Какой мукой было для меня позвонить вам и сказать, что я не смогу проводить вас на вокзал! Но иного выхода не оставалось. Какая это была агония сидеть и битых два часа слушать рассказ этой пестро раскрашенной бабы о том, как комик сорвал ее коронный номер в последнем ревю, стоя у задника и изображая, будто пьет чернила! Но я был вынужден перенести и это. Я стиснул зубы, довел дело до конца, и вечером собаченция была у меня. А утром пришло ваше письмо с оповещением о разрыве нашей помолвки.

Наступила долгая тишина.

– Это правда? – сказала Джейн.

– Святая правда.

– Звучит – как бы это сказать? – жутко правдоподобно. Посмотрите мне в глаза!

– Какой смысл смотреть вам в глаза, если тут ни зги не видно?

– Ну, так это правда?

– Конечно, это правда.

– Можете вы предъявить пекинеса?

– При мне его нет, – сухо ответил Фредерик. – Но он у меня дома. Возможно, грызет дорогой ковер. Он будет моим свадебным подарком вам.

– Ах, Фредди!

– Свадебным подарком, – повторил Фредерик, хотя слова застревали у него в горле, точно разрекламированные американские кукурузные хлопья к завтраку.