– Но я не выхожу замуж.

– Что вы сказали?

– Я не выхожу замуж.

– Но как же Диллингуотер?

– С этим кончено.

– Кончено?

– Кончено, – твердо сказала Джейн. – Я помолвилась с ним в состоянии шока. Я думала, что сумею вытерпеть, поддерживая себя мыслью о том, какой нос натяну вам. Потом однажды утром мне довелось увидеть, как он ел персик, и я заколебалась. Обрызгался по самые брови. А немногим позже я заметила, что слышу какое-то странное «хлюп-хлюп», когда он пьет кофе. Я сидела за завтраком напротив, смотрела на него и думала: «Вот сейчас я услышу «хлюп-хлюп»!» И подумала, что вот так будет до конца моей жизни. И поняла, что об этом не может быть и речи. А потому я разорвала помолвку.

Фредерик ахнул:

– Джейн!

Он пошарил в темноте, нащупал ее и привлек в свои объятия.

– Фредди!

– Джейн!

– Фредди!

– Джейн!

– Фредди!

– Джейн!

В филенку дверцы властно постучали. Сквозь нее донесся властный голос, слегка надтреснутый от возраста, но исполненный категоричности:

– Мастер Фредерик!

– А?

– Вы опять пай-мальчик?

– Еще какой!

– Вы поцелуете мисс Джейн, как послушный мальчик?

– Я, – сказал Фредерик Муллинер, и каждый произнесенный им слог был исполнен энтузиазма, – именно это и сделаю!

– Ну, тогда я вас выпущу, – сказала няня Уилкс. – Я сварила вам еще два яичка.

Фредерик побледнел, но лишь на миг. Какое это теперь имело значение? Его губы сложились в суровую линию, и он сказал спокойным ровным голосом:

– Давайте их сюда!

Кто-то оставил в зале «Отдыха удильщика» номер иллюстрированного еженедельника, и, пролистывая его, я наткнулся на фотографию в полный разворот, запечатлевшую знаменитую звезду варьете, – десятую ее фотографию за неделю. На этой она лукаво оглядывалась через плечо, держа в зубах розу, и я отшвырнул журнал с придушенным воплем.

– Ну-ну! – укоризненно сказал мистер Муллинер. – Не допускайте, чтобы подобные вещи так глубоко вас задевали.

Он отхлебнул свое подогретое шотландское виски.

Не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь (сказал он очень серьезно), какую жизнь вынуждены вести люди, чья профессия – поставлять эти фотографии? Статистика показывает, что реже всего вступают в брак представители двух прослоек общества – молочники и светские фотографы: молочники видят женщин слишком рано поутру, а светские фотографы проводят дни в столь однообразной атмосфере изысканной женской красоты, что становятся пресыщенными мизантропами. В мире нет тружеников, которым я сочувствовал бы больше, чем светским фотографам. Тем не менее – и в этом заключена ирония, которая заставляет чуткого человека колебаться между сардоническим смехом и слезами жалости, – тем не менее каждый юноша, выбравший профессию фотографа, мечтает в один прекрасный день стать именно светским фотографом.

Видите ли, в начале своей карьеры молодой фотограф вынужден иметь дело с химерами рода человеческого, и у него расстраиваются нервы.

– Ну почему, почему, – помнится, вопрошал мой кузен Кларенс после первого года такой работы, – почему эти изъяны природы жаждут фотографироваться? Почему люди с лицами, которые они, казалось бы, должны старательно скрывать, желают красоваться на этажерках и в альбомах? Я начинал с таким пылом, с таким энтузиазмом! А теперь моя душа гибнет. Не далее как нынче утром мэр Тутинг-Иста приезжал договориться о фотографии. Он приедет завтра днем, чтобы его запечатлели в треуголке и мантии при всех регалиях. И человеку, желающему сохранить для вечности такую физиономию, найти оправдание невозможно. Как бы я хотел быть одним из тех, кто работает с кабинетным форматом и снимает только красивых женщин.

Его мечта сбылась скорее, чем он мог вообразить. Не прошло и недели, как великий процесс, создавший судебный прецедент – иск Бриггса к Муллинеру, – вознес моего кузена Кларенса из захудалого ателье в Западном Кенсингтоне на вершину славы как самого знаменитого лондонского фотографа.

Возможно, вы помните этот процесс? А предшествовали ему, вкратце, следующие события.

Достопочтенный Хорейшо Бриггс, кавалер ордена Британской империи, новоизбранный мэр Тутинг-Иста, вышел из такси у дверей ателье Кларенса Муллинера в четыре часа десять минут семнадцатого июня. В четыре часа одиннадцать минут он вошел в эту дверь, а в четыре часа шестнадцать с половиной минут свидетели видели, как он вылетел из окна второго этажа с энергичной помощью моего кузена, который подталкивал его сзади в брюки острым концом фотографической треноги. Очевидцы свидетельствовали, что лицо Кларенса было искажено нечеловеческой яростью.

Естественно, этим все закончиться не могло. Неделю спустя был предъявлен иск Бриггса к Муллинеру, причем истец настаивал на компенсации в размере десяти тысяч фунтов и пары новых брюк. Сперва все, казалось, складывалось для Кларенса хуже некуда.

Однако речь сэра Джозефа Боджера, представителя ответчика, именитого адвоката, перетянула чашу весов.

– Я, – сказал сэр Джозеф, – обращаясь к присяжным на второй день процесса, – не собираюсь опровергать обвинения, выдвинутые против моего клиента. Мы признаем, что семнадцатого числа настоящего месяца мы действительно укололи истца нашей треногой, причем сделали это способом, могущим стать причиной душевной тревоги и подавленного состояния. Однако, джентльмены, мы настаиваем на правомерности такового действия. Все решает ответ на один-единственный вопрос: имеет ли фотограф право нападать либо с треногой, либо без нее на снимаемого, который после предупреждения, что его лицо не дотягивает до минимума миниморума требований к таковым, остается упрямо сидеть в кресле и облизывать губы кончиком языка? Господа присяжные, я говорю: да, имеет!

Если вы не вынесете вердикт в пользу моего клиента, господа присяжные, фотографы, лишенные законом права отвергать фотографируемых, окажутся в полной власти всякого, кто явится, пряча в кармане сумму, достаточную для оплаты дюжины фотографий. Вы видели истца Бриггса. Вы заметили его широкое тестообразное лицо, непереносимое для впечатлительного и утонченного человека. Вы заметили его моржовые усы, его двойной подбородок, его выпученные глаза. Посмотрите же на него еще раз, а потом скажите мне, что мой клиент не был вправе изгнать его с помощью треноги из своего ателье, этого священного храма Искусства и Красоты?

Господа, я закончил. Судьбу моего клиента я оставляю в ваших руках в глубоком убеждении, что вы вынесете единственный возможный вердикт, какой способны вынести двенадцать мужчин вашего умственного калибра, вашей великой чуткости и вашей великолепной широты взглядов.

Разумеется, дальше все было предопределено. Присяжные высказались в пользу Кларенса, даже не удалившись в комнату для совещаний, и толпа, ожидавшая оглашения вердикта снаружи, донесла моего племянника на плечах до его дома и отказывалась разойтись, пока он не произнес речи и не спел: «Никогда, никогда, никогда ваш фотограф не будет рабом!» А на следующее утро все газеты Англии вышли с редакционными статьями, в которых ему отдавалось должное за доблестное утверждение основополагающего принципа Свободы Индивида, какого этот принцип не знавал со дня принятия Великой хартии вольностей.