– И ты тоже, – сказал он, не отрываясь от работы, – но все части твоего таланта – пение, гитара, написание песен… они разбросаны повсюду, как моя инсталляция. Или созвездие. Сложи их вместе… – теперь он поднял голову и нежно улыбнулся, – все вместе это может оказаться весьма впечатляющим.

Сотни различных эмоций вскипели во мне. Слова Джоны были фрагментами моих собственных мыслей. У меня никогда не хватало мужества связать все вместе. Я чуть было не набросилась на него, чтобы он не совал нос в чужие дела, и в следующее мгновение мне захотелось обнять его и поблагодарить…

«За что?»

Я понятия не имела.

И мне отчаянно захотелось выпить.

– Готово, – сказал Джона, вставая. Он отломил весь кусок от трубки, держа ее в огромной перчатке, похожей на перчатку бейсбольного кэтчера, и отнес его в третью печь.

– Это печь для обжига. Стекло должно медленно остывать. Все будет готово завтра.

Он закрыл дверцу и повернулся, чтобы посмотреть на меня, я сидела, не вставая со стула.

– Извини, если я перешел на личности, – он потер рукой затылок, на лбу выступили капельки пота. – Очень легко забыть, что мы познакомились только вчера.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – мои беспокойные мысли улеглись вместе с жаждой глотнуть чего-нибудь крепкого. Я подошла и встала рядом с ним у печи, – с тобой легко разговаривать, Флетчер, – я бросила на него взгляд. – Может быть, даже слишком.

– Взаимно, Доусон.

Я заглянула в зарешеченное окошко печи.

– Я ничего не вижу. – Я повернулась так, что мы оказались лицом к лицу, всего в нескольких сантиметрах друг от друга, – я хочу увидеть, что получилось до того, как уеду из Вегаса.

– Я позабочусь об этом, – тихо сказал он. Наши глаза встретились, как будто наши взгляды потянулись друг к другу. Я не могла пошевелиться. И не хотела. Я хотела остаться в его пространстве, ощущая его мягкий взгляд, вдыхая запах его кожи и одежды. Его присутствие скользило вверх и вниз по моему телу. Проходящие секунды, казалось, расширяются и кристаллизуются. Если я пошевелюсь, то сломаю их. «Не хочу уезжать». Я чуть не сказала это. Слова крутились на языке. «Тогда не уезжай», – ответил он в моей голове, и я почувствовала облегчение, словно он произнес это вслух. Как будто у меня была другая жизнь, не та, что ждала через два дня.

– Мы должны вернуться, – сказал он, его голос был тяжелым, кажется, он говорил это с сожалением. Я молча кивнула.

– Хорошо…

Входная дверь с грохотом распахнулась, и послышался женский голос:

– Привет. Извини, что опоздала. Ты не поверишь… ой. Привет.

К нам подошла молодая женщина с карамельной кожей и темными глазами. На ней были джинсы и спортивная майка. Ее темные локоны были убраны в пучок, скрепленный на затылке разноцветной лентой. Она была великолепна.

– Таня Кинг, – сказал Джона, – это Кейси Доусон. Она… подруга.

– Очень приятно познакомиться, Кейси, – сказала Таня, протягивая руку и дружелюбно улыбаясь, – а откуда вы знаете друг друга? – спросила она, с любопытством высоко приподняв брови.

– Кейси приехала в город на несколько дней со своей группой, – сказал Джона, – и она останется со мной до вторника.

Теперь глаза Тани, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

– Неужели? Это замечательно. И неожиданно…

– Я просто устроил Кейси экскурсию по горячему цеху, – вставил Джона.

Я кивнула:

– Это потрясающе. Джона сделал кое-что для галереи, чтобы показать мне, как это делается. Он невероятно талантлив.

– Я согласна, – сказала Таня, – и я люблю говорить ему, как он талантлив, раз он не может принять это. Совсем. Посмотри на него.

Джона закатил глаза и покачал головой, когда румянец пополз вверх по его шее. Его скромность была неподдельной, и потому чертовски сексуальной.

Черт, теперь краснела я.

– Так что же вы сделали? – спросила его Таня. – Я вычеркну это из списка.

Джона провел рукой по волосам.

– Ммм, это…

– Это флакон для духов, – сказала я, – очень красивый.

Таня наморщила лоб.

– Флакон… не припоминаю…

– Я должен отвезти Кейси домой, – быстро сказал Джона, – я вернусь, чтобы закончить работу.

– Конечно, конечно, – сказала Таня. Она на мгновение задержала взгляд на Джоне, потом повернулась ко мне, – увижу ли я тебя снова, прежде чем ты уедешь?

– Нет, – ответила я, – мы вылетаем завтра.

Таня снова встретилась взглядом с Джоной, и между ними словно совершился молчаливый разговор, напомнивший мне тот, что был вчера между Джоной и Тео на кухне.

– Ну, это охренеть какой отстой, – наконец, сказала она.

– Таня не очень разборчива в выражениях, – сухо заметил Джона.

– И разве тебе не повезло, что это так? – сказала она, – было приятно познакомиться с тобой, Кейси, – она снова протянула мне руку, но я вместо этого обняла ее.

– Мне тоже, Таня. Может быть, я приеду как-нибудь в ближайшее время.

– Да, – ответила она, – я думаю, это была бы очень, очень хорошая идея.

– Таня потрясающая, – сказала я, когда мы ехали обратно. Она давно работает у тебя помощницей?

– С тех пор как я начал инсталляцию, – ответил Джона, – около двух месяцев. Она учится в Университете Невады. Промышленное искусство и все виды таланта. Мне повезло, что она у меня есть.

– Она была так рада меня видеть. Это было приятно.

Джона заерзал на стуле.

– Она такая и есть. Дружелюбная, – он посмотрел на меня, потом снова на дорогу, – по правде говоря… я отгородился от многих людей, когда начал свою инсталляцию, – он говорил медленно, словно обдумывая каждое слово, прежде чем произнести его, – у меня есть Таня, Тео, мои родители и мои лучшие друзья, Оскар и Дена. Это все, на кого у меня есть время. Я думаю, Таня была счастлива, что я привел кого-то нового в горячий цех.

– Оскар и Дена – это те друзья, которых я видела на твоих фотографиях? Афроамериканец с милой улыбкой? Красивая девушка, которая, похоже, с Ближнего Востока?

– Это они. Родители Дены из Ирана. Она и Оскар были вместе целую вечность. Вообще-то я должен сегодня с ними тусоваться. Мы встречаемся каждую неделю. Это часть моей рутины, как ужин с моими родителями.

– О, – я сложила руки на коленях. – Это круто. Я думаю, что буду…

– Но я подумал, что раз это твоя последняя ночь здесь, может быть, я отменю встречу.

– Нет, нет, – сказала я, хотя счастье расцвело в моей груди, – я не знаю, не хочу вмешиваться…