Следопыты Рыжебородого отогнали его далеко от лагеря; по правде сказать, он позволил им себя отогнать. Он с легкостью прикончил бы их – так же легко, как прикончил Вульфрика у развалин виллы при Броде Нунны – но Гримнир решил, что оставаться невидимым для глаз саксов сейчас важнее, чем колоть их жалкие черепушки. Однако из-за въедливости этих клятых следопытов он теперь опасался, что Этайн ускользнет из его рук. Гримнир слышал, как один из саксов упомянул Бадон; туда шло войско – им осталось преодолеть всего двадцать миль по низким холмам. Даже если он ускорится, он вряд ли нагонит саксов и выкрадет Этайн из-под носа у Рыжебородого до того, как они укроются за проклятыми стенами этого Бадона. Гримнир выковырял из зубов мясной хрящ и с отвращением стряхнул его на землю.

И будто одного этого было мало, его дерзкой вылазке за Этайн мешала и другая напасть: ноги и руки ослабли и дрожали, как после тяжелой работы. Он чувствовал себя… меньше, чем обычно. Слабее. Его народ не брали болезни, их не пугал ни один яд. Так что у этой затяжной хвори было лишь одно объяснение: мерзкая земля! Она вся провоняла тлетворным запахом Распятого Бога – словно железо в рассоле сварили. Вонь слепого поклонения пропитала леса и долы, сам воздух отдавал ей. Не то что в диком сердце Зеландии, где в ветре и воде, земле и камнях слышалась еще песнь старых богов. Нет, Англия слишком долго страдала под гнетом Христа. Он взрезал ее плоть, пробрал ее до костей, а теперь вызывал в Гримнире ожесточенную ярость, от которой бежала быстрее его горячая черная кровь. Если он слишком долго здесь задержится, с ним произойдет то же, что с dvergar: он станет бледной тенью себя прежнего, настоящим гоблином из детских сказок, готовый поддаться лени, безразличию и холодным объятиям самой Смерти.

Так вот что стало с ландветтир? Он заметил их пропажу еще в лесу Саллоу, и с каждым днем пропажа эта становилась все очевиднее. Многих позабывший старую веру Человек заставил исчезнуть вовсе, и теперь они затерялись в тенях, иссушенные и безжизненные, как трупы. Но Гримнир чувствовал, что другие покинули привычные убежища в корнях и камнях по своей воле; уязвленные, разъяренные предательством, они снялись со своих мест, желая отомстить. Гримнир знал это точно, ощущал их присутствие, словно дрожь в ночном воздухе перед грозой. Но зачем бы ни покинули эти места ландветтир, даже появление последнего из проклятых orcnéas не убедило их вернуться. Даже последний сын Балегира…

Обругав себя самого за дурные мысли, Гримнир проглотил последний кусок баранины, отправил вслед соленому мясу остатки эля и отбросил в кусты пустую флягу. Он утер рот тыльной стороной ладони. Оставался единственный шанс перехватить его подкидыша, и Гримнир собирался воспользоваться им – пусть хоть провалятся этот Рыжебородый, все его поганые саксы и их Распятый Бог!

Не переставая ругаться, он закинул мешок за плечи, прикрепил к поясу клинок и нырнул в сумрак. Он спустился к подножию холма, соскользнул вниз с заросшего гребня насыпи – земляного древнего укрепления, покинутого бриттами после поражения от кровавых рук римлян. Мягко приземлившись, он склонился и принюхался к земле, словно ищейка.

Гримнир ощерился. Он не чувствовал поблизости людского запаха – значит, следопыты уже сдались, скорее всего, из-за клятого дождя. Низкие облака на востоке озаряло красное сияние. Должно быть, Бадон. Туда ему и надо. Несмотря на боль в руках и ноющие мышцы ног, в его черной крови бурлила жажда битвы. Уж он-то не сгинет в бездну добровольно.

С безжалостным смехом Гримнир двинулся на восток; жажда убийства несла его вперед, заставляя быстрее переставлять ноги. Словно волк, он широкими прыжками двигался сквозь поросшие кустарником пустоши – со скоростью, с которой не смог бы сравниться ни один смертный, будь он хоть бегун из сказаний незапамятных времен. Он преодолевал милю за милей; вскоре дикие места сменились огороженными полями. Он пролезал сквозь живые изгороди, перескакивал плетеные ограды и перепрыгивал поросшие сорняком канавы. Испуганно выли собаки, чувствуя его тень около хозяйских поместий, – его присутствие нагоняло волны страха на всех от мала до велика; женщины хватали ртом воздух во сне, мужчины просыпались, чувствуя когти рока, скребущие их по горлу.

Поднявшись на последний холм, он посмотрел вниз, на долину Эйвона и на перекинутый через его медленные воды мост; над ним отбрасывал красную тень на низкие облака Бадон. Гримнир выругался, взглянув на его стены: хотя они потрескались и успели зарасти мхом, перебраться через них все равно было непросто. Они были выше Гримнира втрое, а то и больше, оборонительные башни освещали факелы – их огонь играл бликами на кольчугах караульных у запертых ворот. Придется обойти город вокруг и найти самое незащищенное место, через которое он сможет – при должной удаче – пробраться внутрь незамеченным.

Ну, он хотя бы может легко перейти реку вброд. Гримнир не видел около нее патрулей; он был единственным, кто следил сейчас за мощеной каменной дорогой. И ничейные земли между берегами реки и городской стеной тоже не вызывали опасений: здесь густой чащей разрослись дубы и буки, терн и ежевика. Нет, проблемы возникнут лишь со стеной и теми, кого она защищает.

Гримнир припал к земле; его прилизанные волосы взъерошил слабый ветерок. В нем слышались призрачные стоны. Это визжали и скрипели в гневе ландветтир, но злились они не на него. Причина была в чем-то другом: Гримнир чувствовал их недовольство – его народ называл это angr – разлитое по лощинам и холмам, древнее негодование, сдерживающее наступление весны. Гримнир прислушался к приглушенной какофонии. О нем они точно позабыли. Они злились на другого… На предателя…

Клятвопреступника. Гримнир презрительно скривил губы. Старый дух дуба в лесу Саллоу упоминал клятвопреступника, но тогда Гримнир списал это на долгое забытье. А теперь понял. Один из них каким-то образом обернулся против них. Гримнир не мог ни разузнать больше, ни придумать, как использовать это для своей выгоды. Если бы ландветтир могли сломать ворота…

Он вдруг почувствовал, как задрожала под ногами земля – с потусторонней силой, куда могущественнее, чем то, что Гримнир раньше чувствовал на этой проклятой земле. Все голоса замолкли, уступив место единственному призыву; гулкий рев ветра сотряс землю грозовым ударом:

– Клятвопреступник! Клятвопреступник! Отдай нам клятвопреступника! – Гримнир упал на спину и отполз от вершины холма. – Отдай нам клятвопреступника!

Вместе с ревом смолкло и все вокруг.

Гримнир медленно поднялся. По спине от страха поползли мурашки. Такой силой не обладал ни один ландветтр, ни один простой дух дерева или камня. Кем и чем бы ни был этот клятвопреступник, его предательство пробудило от сна нечто большее: Пастуха Холмов. Осознав это, Гримнир подавил страх. Этот клятвопреступник – кем бы он ни был – скрывался за стенами Бадона.

И так Гримнир нашел решение своей проблемы.

В тенях разрушенного города бродят духи. Этайн видела, как они выплывают из раскрошившихся каменных стен, из мрамора разрушенных колонн и из самой пропахшей серой земли. Саксы и даны, варвары всех мастей и воины давно погибших империй в античных доспехах и тогах; среди иноземных захватчиков плывут, опустив плечи, в своих простых одеждах бритты с рабскими клеймами, и в облике их читается великая печаль; дикари в кожах – загадочные круитни, конечно же, – сердито смотрят из-под кустистых бровей и проклинают остальных на непонятном Этайн языке. Ее омывает волна холода. Кровь леденеет при виде плывущих к ней призрачных полчищ, они тянут руки, они умоляют ее: