Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я слышал ее голос в ветре, дядя. Кормлада – предвестница беды, но лишь предвестница. Христос собирает войска, старые боги Севера готовятся к войне против ангельских легионов. Нас предали!
Оба погрузились в тревожное молчание. Этайн завозилась, вдруг почувствовав себя неуютно.
– Кормлада?
– Да, – покосился на нее Оспак. – Ведьма Дублина, мать их короля, Ситрика Шелкобородого, и шлюха Полудана.
Этайн кивнула, обдумывая слова Оспака. Шлюха Полудана. Полудан. Она распахнула глаза.
– Постой… Полудана? Бьярки Полудана?
– Ты о нем слышала?
– Гораздо чаще, чем хотелось, – поморщилась Этайн. – Этот… душегуб, с которым я шла, искал его, чтобы стребовать старый долг.
– Значит, твоему душегубу дорога в Дублин.
– Ты уверен, что он там?
– Да, – помрачнел Оспак. – Из-за его призыва мы и покинули наши гавани. Он предлагает добычу, рабов и земли любому ярлу и держателю колец от этих земель до Хельхайма, который ответит на призыв к оружию и войдет в Дублинскую гавань до дня, который вы, христиане, зовете Вербным воскресением.
– И вы поверили его обещаниям и отправились защищать короля Ирландии?
Оспак потер бровь над глазницей.
– Мэн стоит напротив Ирландского побережья. Я ярл и должен думать, какой сосед лучше: старый предсказуемый христовер король Бриан или этот выродок Локи Полудан? Он думает, что все обозленные норманны, шведы и даны соберутся под его стягом, и буря мечей навсегда избавит его от мак Кеннетига. Я не питаю любви к Гэль, но как сосед и король он лучше, чем голодный пес Бьярки!
Этайн на миг затихла. Она подумала о Гримнире, представила, как скрелинг рыщет по Уэссексу и кипит от злости в поисках неуловимого Полудана. Как скоро он выяснит, что его заклятый враг укрылся в Дублине, за Ирландским морем? Этайн недобро улыбнулась, осознав, что она знает это, а он нет; от мысли, что это знание она унесет с собой в могилу, ее разобрал приступ хохота, перешедшего в приступ кашля. Она повалилась на бок и, задыхаясь, обхватила руками живот. Оспак нахмурился.
– Что с тобой?
– Неисповедимы пути Господни, ярл Оспак, – ответила Этайн, когда кашель утих.
– Аминь, – пробормотал Скьельд.
Оспак открыл было рот, но тут загрохотала тяжелая дверь; они слышали, как со скрежетом снимают с железных скоб деревянные засовы, сначала верхний, а затем нижний. Сердце Этайн сковало льдом мрачное предчувствие. Ярл поднялся на ноги и встал спиной к стене, выказывая свою поддержку. Ослабевший и покалеченный Скьельд мог только печально смотреть, как распахивается дверь.
На пороге, в сопровождении двух мрачных охранников с крепкими дубинами, появился тюремщик. Он обвел взглядом пленников; рядом со своими спутниками он казался щуплым, его острое узкое лицо напомнило Этайн крысу. От взгляда его глаз кровь стыла в жилах – они были безжизненные, мертвые, как у трупа. Его мясницкий передник вымок от крови и других, более отталкивающих жидкостей.
– Поднимайся, сучка! Лорд Хротмунд хочет с тобой потолковать.
Он махнул рукой охранникам.
– Что с Торгилом и Хергером? – спросил Оспак.
Тонкие губы тюремщика изогнулись в улыбке.
– Милорд обратил их в истинную веру, увел с их мерзкого языческого пути. Теперь они восседают рядом с Всевышним.
– Хергер был христианином, идиот, – сказал Скьяльд.
– Не благочестивым христианином. Среди вас нет добрых христиан! Лишь лжецы, богохульники и трижды проклятые фарисеи! Так говорит милорд, а его не одурачить вашими языческими россказнями.
– Мы крещеные! Мы приняли таинство!
– От кого? От скотоложца и идолопоклонника? Тьфу! Нырнуть в океан и съесть кусок хлеба не значит стать христианином! Поднимайте ее, я сказал! – рявкнул тюремщик охранникам.
Пока один следил за Оспаком, второй подошел к Этайн; не обращая внимания на ее раны, он сдернул с нее одеяло и рывком поднял ее на ноги. И хотя лихорадка сделала ее слабой, как дитя, она стояла, вся дрожа, без посторонней помощи.
– Сестренка, – произнес Оспак. Этайн оглянулась на него; на лице ярла отразились смирение и печаль. – Молись своему Распятому Богу и благодари его за этот дар.
– Где есть жизнь, там есть и надежда, брат мой, – ответила она.
Старый дан вздохнул и кивнул ей.
– Надежда.
– Как трогательно! Надежда, да? Для тебя ее нет, сучка! – тюремщик сплюнул и потащил Этайн к выходу. Спотыкаясь, она вышла в узкий коридор, где ударилась о стену и закричала от боли; обдирая руки о шершавый камень, она пыталась удержаться на ногах. Тюремщик фыркнул. – Шевелись, черт тебя дери! Милорд ждет! – и бросил Оспаку: – Отдыхай, старик. Скоро я приду и за тобой.
Когда дверь с шумом захлопнулась, Этайн спросила себя, увидит ли она еще доброго старого ярла на этом свете.
Из подземелий Бадонского замка ее протащили по узкой винтовой лестнице в длинный, освещенный факелами зал. Четыре огромных очага приманили сюда знать и солдат, которые тихо переговаривались, стоя в ожидании лорда. Большинство были саксами, в начищенных кольчугах, изукрашенных жакетах и черных плащах с вышитой на них эмблемой Хротмунда – этот символ повторялся на тканых гобеленах, стягах и висящих на стенах щитах. Серебряная ива, увенчанная крестом; под ней Этайн прочла девиз на латыни, «In Christo Veritas».
– Истина в Христе, – пробормотала она.
– Молчать!
Среди тех, кто провожал ее взглядом, Этайн приметила и капитана. Рыжебородый лорд стоял среди группки тэнов, держа, как и все они, в руках кубок – без сомнения, они пили в честь почившего Кюневульфа; многие обернулись и смерили ее злыми взглядами, видя в ней сообщницу убийцы их товарища. Этайн твердо смотрела в ответ.
В высокие узкие окна на западной стене зала забарабанил дождь; от порыва холодного ветра задрожало пламя факелов. Этайн против воли вздрогнула: она слышала в ветре приглушенные свирепые голоса беспокойных духов. Слышала резкий, как яростный вопль, крик воронов; слышала всхлипы и плач, взрывы дикого смеха и проклятия на непонятных языках. И не слышала, а скорее чувствовала чей-то монотонный гулкий зов, одинокий голос, звенящий силой и гневом. Знакомый зов из ее лихорадочного бреда:
– Клятвопреступник! Клятвопреступник! Отдай нам клятвопреступника!
Больше его никто не слышал. Не замечающие какофонии за стенами замка невозмутимые солдаты и прихвостни лорда смотрели, как она поднимается по короткой лестнице к потемневшей дубовой двери. За этим окованным железом проходом ждала ее судьба и, скорее всего, смерть. Но Этайн не чувствовала страха. Ее, словно ладная сутана, укрывало спокойствие юного бенедиктинца; дрожь в теле унялась, даже голоса притихли. Она была слугой Господней.