Дверь открылась, перед ней была огромная камера, подобной которой Этайн еще никогда не видела. По форме она напоминала крестообразный собор; вдоль длинного нефа возвышались три высеченные из камня колонны в виде деревьев, их ветви из витого железа украшали серебряные, медные и бронзовые листья. Проходя через цветные стекла ламп, подвешенных к некоторым сучьям, свет приобретал самые разные оттенки. На сучьях покрупнее Этайн увидела железные клетки на цепях; в каждой лежали тела пленных данов – некоторые умерли недавно, другие уже разлагались и кишели личинками. И хотя от тлеющих угольев жаровен в воздух поднимался ароматный дым, никакой ладан не мог скрыть запаха разложения. Этайн прикрыла рукой рот и отвернулась.

– Пошевеливайся давай, – сказал тюремщик, пихнув ее вперед.

В дальнем конце зала, за поперечным нефом, свисало со сводчатого потолка алтаря огромное распятие – резного Христа на нем изобразили в момент, когда его прибивали гвоздями к кресту, и Его благообразный лик искажала гримаса агонии. Под ним, подняв с обожанием вверх голову и сжав руки в молитве, стоял на коленях человек. Его черные волосы обрамляли священническую тонзуру, но широкая грудь и покрытые шрамами руки выдавали в нем воина. Заслышав их шаги, он встал и повернулся.

Этайн попыталась посмотреть на него, попыталась с вызовом взглянуть в его самодовольное лицо, но поняла, что не может на нем сосредоточиться. Словно на одном месте стояли двое: один земной, а второй бесплотный, и второй двигался немного быстрее первого. Человек и призрак, оба видимые ей. Закружилась голова, и Этайн чуть не упала на колени. Она закусила губу, острая боль и медный вкус крови ее отрезвили.

Мужчина был чисто выбрит и облачен в строгий наряд проповедника, однако другой выглядел очень странно, носил густую бороду и накидку из гниющих ивовых листьев, словно древний и забытый языческий жрец. У обоих в глазах горел яркий праведный огонь, мешавшийся с горячечным безумием.

– Я лорд Хротмунд, – произнес он, и два голоса прозвучали в унисон – но если мужчина говорил на языке восточных саксов, то второе наречие Этайн разобрать не смогла. Он подошел ближе, в его движениях не чувствовалось гармонии – лишь потусторонняя плавность духа, заключенного в телесную клеть. От этого рябило в глазах. Этайн зажмурилась. Хротмунд улыбнулся, будто играющий с мышью кот. – Вижу, моя слава меня опережает. Ты, без сомнения, слышала, что я искусно крушу тела и умы твоих собратьев данов? Мне известен и нрав их женщин. В них причудливо сочетаются женственность и мужественность.

– Я не из Дании, – повторила Этайн сквозь сжатые зубы. Она вынудила себя встретиться с ним взглядом. – Ты ошибаешься…

Тюремщик ударил ее по почкам. Этайн вскрикнула от боли и упала на колени.

– Говори с милордом, как подобает, поганая язычница!

Хротмунд поднял руку, остановив избиение.

– Что ты сказала?

– Я сказала, – ответила Этайн, задыхаясь, – что ты ошибаешься, милорд. Я не из Дании.

– И все же ты говоришь с датским акцентом. Если ты не датчанка, то точно провела среди них долгое время. Достаточно, чтобы предать Христа и преклонить колени перед их языческими божками. Фордрэд, – он подал знак тюремщику с крысиным лицом, – в кандалы ее.

Фордрэд с усмешкой схватил Этайн за загривок и оттащил к залитому светом поперечному нефу, у которого стоял покрытый насечками столб из дерева и железа и стол со всевозможными орудиями пыток: здесь были клещи, щипцы, долота и ремни, чтобы не только причинять боль, но и унижать пленников. Все они блестели от частого использования. Этайн тщетно билась в сильных жилистых руках, пока тюремщик заковывал ее в кандалы. Потемневший чугун все еще был липким от крови предыдущей жертвы. Цепь кандалов была перекинута через деревянное колесо и вела к верхнему концу столба. Фордрэд потянул за нее; заскрипели звенья, и Этайн, несмотря на все ее потуги, пришлось поднять руки над головой. Фордрэд, посмеиваясь, медленно натягивал цепь, пока столб не начал царапать ей спину, а ноги почти оторвались от пола.

– Умоляю, – сказала Этайн. – Умоляю, милорд! Я не враг вам.

Хротмунд медленно пошел вдоль стола, скользя рукой по пыточным орудиям. Он остановился на ужасающем кривом ноже для свежевания.

– И кто же ты?

– Я из восточных саксов, милорд. Я сирота, меня нашли монахи Гластонбери. Они вырастили меня, и сам аббат подыскал мне достойного мужа, – Этайн выбирала слова осторожно, помня о пропущенных ею пятнадцати годах, о которых она ничего не знала, и не желая рассказывать о том, как путешествовала с Гримниром по ветвям Иггдрасиля. – Даны… убили его, разграбили наш дом и забрали меня с собой. Я действительно провела среди них многие годы, но я жила в плену. Лишь недавно мне удалось сбежать, и я вернулась обратно на Родину.

– Лгунья! – рявкнул Фордрэд.

Но Хротмунд промолчал. Его лицо осталось невозмутимым, но через мгновение человек и дух помотали головами, будто придя к общему мнению.

– Нет. Нет, она говорит правду. Или полуправду. Должно быть, ты слышала об их планах. Теперь, когда умер Вилобородый, Данией правит его слабовольный сынок Кнут. Он собирается вернуться и грабить Уэссекс?

Этайн замешкалась. Вилобородый? Кнут? Эти имена ни о чем ей не говорили; нынешние правители данов пятнадцать лет назад были еще ничем не примечательными детьми. Чем дольше она молчала, чем шире улыбался Хротмунд.

– Не знаешь, верно? – спросил он. – У тебя должны быть хоть какие-то догадки. Если ты не враг, то к чему утаивать их? Открой нам свои мысли, о дитя Гластонбери.

– Я ничего не знаю, милорд. Вы должны мне поверить.

Фордрэд фыркнул. – Должен? – Хротмунд подошел ближе. Прикованной к столбу Этайн приходилось тянуться вверх и держать руки над головой; ее рубаха задралась, оголяя живот. Ее белая липкая от пота кожа натянулась на ребрах, как у Глада. – Возможно, ты не уверена в том, что знаешь, но что-то знать ты должна. И мне, без сомнения, удастся выудить из тебя правду.

Лорд Бадона взмахнул рукой, острие ножа прочертило на ее боку неглубокий порез. Этайн задохнулась, чувствуя, как стекает по боку теплая кровь.

– Видишь ли, в чем дело: я верю, что ты и правда саксонка. Но мой капитан Этельстан говорит, что нашел тебя в компании язычников. Значит, ты или их союзница или кто похуже – лазутчица и предательница. – Он снова занес нож и снова ее порезал. Этайн скорчилась и зашипела от боли.

– Если я лазутчица, – рыкнула она, – то кто тогда вы? Я вижу вас обоих!

Фордрэд рассмеялся.

– Милорд, да она уже лишилась рассудка!

Но Хротмунд опять промолчал. Он отвернулся и швырнул нож на стол. А потом сказал тюремщику:

– Принеси жаровню.

Человек с крысиным лицом стремглав побежал выполнять волю хозяина, а Хротмунд вновь повернулся к Этайн.

– Ты меня… видишь?

– Да. Что ты за тварь, дьявольское отродье?