– Клятвопреступник! – стонут они. – Клятвопреступник! Отдай нам клятвопреступника!

Ей не убежать. Она превратилась в древо, и ее ноги корнями уходят глубоко в оскверненную землю – оскверненную предательством клятвопреступника. Этайн чувствует их боль – из-за этой боли они не могут обрести вечный покой – но она ничем не может им помочь. Она хочет заговорить, но челюсть, как и спина, застыла и покрылась корой.

Мертвые кружат вокруг, накатывают на нее волнами и с шипением отступают, словно когтистая пена.

– Отдай его! Мы призовем его к ответу! Отдай нам клятвопреступника!

Пойманная в ловушку, обездвиженная, Этайн беззвучно кричит, и море неупокоенных мертвецов поднимает и поглощает ее…

Этайн пришла в себя – и вспомнила. Вся мокрая от пота, она лежала, хватая ртом воздух, на холодном камне; тихо потрескивала солома, шипела, капая с факела, жидкая смола. Тело обессилело и ослабло, кто-то накинул на нее обветшавшее одеяло. Она не смела шевельнуться, боясь возвращения оглушительной боли. Сами чувства служили ей доказательством того, что она все еще жива, и Этайн довольствовалась и тем, что все еще не умерла.

Ее лба мягко коснулась, благословляя, грубая мозолистая рука. Этайн не отшатнулась – прикосновение напомнило ей о Ньяле. На долгое мгновение она безнадежно понадеялась, что откроет глаза и увидит его покрытое шрамами лицо; что он поведает, как в ночь, когда дикая буря загнала их в пещеру на полпути к Роскилле, ее подкосила болезнь. Она хотела услышать, как он с гордостью рассказывает, что выходил ее, выкрал из-под носа у Смерти. Больше всего на свете она хотела бы верить, что кошмарные события последних дней привиделись ей в болезни, что виной всему нарушение равновесия телесных жидкостей.

Но когда она открыла глаза, напротив нее сидел не Ньял. Лицо незнакомца было слишком вытянутым и худым, слишком жестким. Его борода была цвета металлической стружки, а обветренные щеки испещряли морщины пополам со шрамами и ожогами. Единственный синий глаз смотрел на нее с огромным любопытством; от второго осталась лишь грубо перевязанная заляпанной кровью повязкой черная глазница.

Этайн попробовала сесть и застонала: боль вспыхнула в суставах и, прокатившись по спине, отдала в череп. Распухшая голова горела огнем.

– Тише, девочка, – прошептал незнакомец ласково, будто всадник любимой кобылке. – Лежи смирно. Теперь ты в безопасности.

Этайн с кашлем снова откинулась на спину. Одноглазый взял в руки глиняную кружку с водой и поднес ее к губам Этайн, другой рукой придерживая ее голову.

– Пей, – хриплый уверенный голос выдавал в нем лидера.

Обливаясь и давясь, Этайн все же проглотила большую часть воды. И вдруг завертела головой, с испугом вспомнив другого дана и его жестокую хватку на горле.

– К-кто ты? Где остальные?

Одноглазый пожал плечами.

– На первый вопрос я ответить могу. Я Оспак. Когда-то я был держателем колец, датским ярлом Мэна. А теперь я смертник и жду, когда тело иссохнет и душа сможет отправиться в новый мир. А про других мне ничего не известно. Саксы принесли сюда только тебя.

– Сюда?

– Ты так и сыплешь вопросами, сестричка. Да, сюда, – ярл обвел рукой слишком большую для них с Этайн комнату с низким потолком. Через решетку окованной железом двери сочился неровный свет, позволяя разглядеть камеру, в которой уместились бы и двадцать пленников. – В подземелья Бадонского замка, где наш хозяин, сукин сын Хротмунд, держит язычников, чтобы потом убивать их, веришь или нет, из любви к своему богу.

– Но я не язычница, – сказала Этайн. – Я верю в Христа.

– Как и я, – прохрипел другой голос. Этайн вытянула шею. Рядом лежал бледный мужчина, он был моложе Оспака, но в волевом подбородке и форме носа чувствовалось сходство. От его рук остались только прижженные культи, обмотанные грязными повязками. Он весь распух, ноги вывернулись из суставов после жестоких смертельных пыток на дыбе. Должно быть, он испытывал нестерпимую боль, но не жаловался. – Многие из нас преклонили колено перед Господом нашим Христом. Дяде плевать, во что ты веришь, пока у тебя есть внутренний стержень, а в сердце горит огонь.

– Это сын моей сестры, Скьельд, – сказал Оспак, кивнув на умирающего родича. – Он прав. Половина моих людей приняли христианство еще до отплытия с Мэна. Я говорил это Хротгарду, пытался вразумить его, но ублюдок не хотел ничего слышать. Он пытал и убивал всех одинаково, что христиан, что язычников. Так что не удивляйся, сестричка, если тебе он тоже не поверит.

– Я… Меня зовут Этайн, – она подняла руку и осторожно ощупала рану, которую оставил на ее лбу кованый сапог Кюневульфа. – Вы не слышали… звуков, приглушенных голосов?

– Тебя просто ударили по голове. Череп не раскололи, но не потому, что не хотели. Лихорадка еще не спала. Тебе нужен отдых и хорошая… – он пощелкал пальцами, пытаясь подобрать нужное слово на бретонском, – læknir?

– Знахарка?

Старый ярл кивнул.

– Но от нашего клятого хозяина не жди ни того, ни другого. Может, это и к лучшему, – Этайн посмотрела на него с недоумением. Он пояснил: – Да, к лучшему: тебе недолго придется мучиться от пыток, которые он для тебя готовит. Благодари Распятого Бога за то, что сократит твои страдания.

Какое-то время Этайн сидела молча. Когда она заговорила вновь, то обратилась к Скьельду – холодным резким голосом:

– Твой дядя всегда такой прямолинейный?

Изувеченный дан тускло улыбнулся.

– К чему лгать и юлить с мертвецами?

– Я еще не умерла, – ответила Этайн. – И вы тоже. Пока мы дышим, надежда остается. А надежда может стать грозным оружием в руках человека, у которого есть внутренний стержень, а в сердце горит огонь.

– Хорошо сказала, сестричка, – похвалил Оспак. – Где эти саксонские псы тебя поймали?

– У Брода Нунны. Они… решили, я лазутчица, потому что уже путешествовала с данами когда-то. Сколько твоих людей уцелело, ярл?

Одноглазый вождь вздохнул.

– Думаю, мы последние. Несколько часов назад забрали Торгирла и Хергера. Мы отплыли с Мэна на десяти кораблях и направились к гаэльской земле, на помощь старому Бриану мак Кеннетигу и защитникам Мунстера – хотели скрестить копья с восставшим против него вассалом, Маэлмордой из Ленстера, и его союзниками: дублинскими бездельниками и моим окаянным братцем Бродиром. Корпус корабля пострадал в шторме, и нас вынесло на этот проклятый клочок суши. После крушения выжило двадцать три человека. Про другие корабли мне ничего не известно.

– Это был необычный шторм, – с горячностью вставил Скьельд, возвращаясь, как поняла Этайн, к их старому спору. – Говорю тебе, его на нас наслали! Кормлада…

Оспак ответил с тем же задором.

– Кормлада! – прошипел он. – Кормлада! Кормлада накликала на нас беду! Слышали уже. Может, и так, а может, нам просто не повезло.