Самый известный служебный метод взять у человека подпись – бессловесный. Можно даже назвать его «философским». Ибо у потенциального подписанта при взгляде на подсунутую ему под нос бумагу возникает экзистенциальный вопрос: «Где я должен?» В качестве ответа клерк, как правило, прикрывает глаза (в том смысле, что: сначала молчать, потом смотреть, потом спрашивать). Если он настроен более-менее хорошо, он говорит: «Внизу». Или: «Где свободно». Или: «Где написано «подпись». Если он настроен хорошо, он берет бумагу и тремя пальцами тыкает в нужную графу. Если он очень хорошо настроен – то одним пальцем. Если он настроен крайне хорошо, он рисует там крестик. Если он пребывает в ожидании повышения по службе, отпуска или выхода на пенсию, он фиксирует место подписи шариковой ручкой и говорит: «Здесь, пожалуйста». Или: «Вот тут одну, пожалуйста».

Ноябрь, этот охлажденный скорый поезд, который мчится от Дня всех святых к Рождеству, уже отъехал. Лучшей новости у нас для вас нет. Желающих сойти с этого поезда в конце месяца ждет сюрприз, поскольку остановки больше не предвидится, а спрыгнуть на ходу будет все труднее, потому что он набирает скорость с каждой неделей. В нашем распоряжении нет другого тормоза, кроме экономической активности.

Внутреннее убранство поезда скупо. Пассажиры больше не смотрят в зеркало: стараются избавить себя от лишних забот. Одеты они в серое, как восточные шпионы, и питаются гусями, оставшимися со Дня святого Мартина[86]. Окна скорого поезда закрыты, в вагоне царит атмосфера уныния и изможденности, как после бессонной ночи. У соседей неприступный вид. Единственные объекты, к которым можно прильнуть, – это батареи отопления. Дорога тянется по родному туманному и мокроснежному ландшафту. Снег сваливается на вас без предварительного заказа. Время от времени в вентиляцию попадает порция пунша. Каждый пассажир получает свою «овсянку» для заполнения предстоящих празднований адвента. Каждое купе выбирает спикера, который уже сейчас упражняется в пожеланиях счастья в новом году. Но наберитесь терпения: следующая остановка будет только на товарной станции «Январь».

Сегодня открывается новый Олимпийский стадион в Сиднее. Он вмещает 110 000 зрителей. Внутри есть 53 бара, 15 кухонь и 1500 туалетов. На открытии поют и играют Bee Gees. Наверное, хотят проверить, хватит ли 1500 туалетов.

Вот если совершенно честно: вам смешно? Если вы скажете «да» – не читайте дальше. Вы не лучше, чем все остальные. С шуточками наподобие вышеприведенной я сталкиваюсь уже добрых, то есть злых тридцать лет. Вы не догадываетесь, к каким примитивным приемам прибегают серьезные музыкальные критики мира, когда дело касается беззащитных братьев Гибб, которые ничего не могут поделать ни с модой на прически семидесятых годов, ни с прикусом, который заставляет их фильтровать пронзительные фальцетные тона. Какие прозвища они только не заслужили! Сирены ужаса. Благородные кастраты. Капелла евнухов. Машины для начеса. Слащавые братья. Австралийские грачи с заячьими зубами, бесконечно ломающие голоса. Лауреаты Грэмми за заслуги в борьбе с организованной преступностью. Изобретатели интонированной боли в животе. И так далее.

Я же, напротив, фанат группы Bee Gees. Да, я их люблю! Мне очень жаль, что я не могу сообщить вам ничего радостного. Я знаю, что тем самым теряю всякое уважение с вашей стороны. Я также откровенно признаюсь, что это было одной из трех больших ошибок моей жизни. Сначала в 1968 году я стал болельщиком Венского спортклуба, потом в 1970 году – фанатом группы Bee Gees, в 1979 году… А вот в этом мне слишком стыдно признаваться, лучше поговорим как-нибудь потом с глазу на глаз.

Фаном Bee Gees я стал, когда на Рождество мне подарили кассетный магнитофон. (Должно быть, его тогда только что изобрели.) Я переписал хит-парад с радио Ц3, там были такие величины, как Pop Tops, Les Humphries, New Seekers, Mouth & McNeill и Tony Christie. Но я постоянно слушал только одну песню. Нет, главным там был не текст, который гласил: «This world is your world and your world is my world and my world is our world»[88] – и т. д. То есть не так плохо для того времени, но мелодия была куда лучше. А эти голоса! Поначалу я боялся, что динамики магнитофона треснут. Только потом я узнал: начес Барри «Блендамед» Гибба, как у зенненхунда, – это чистой воды выдумка. А история с разыгранным утоплением худого мистера Робина Гибба – тоже намеренное. Рычание куда более жидковолосого мистера Мориса «Кукидент»[89] Гибба обязательно. Все это удавалось братьям на ура. С тех пор я был фанатом Bee Gees. Тогда школьные товарищи неожиданно стали называть меня Сопливчиком. И тогда я стал тайным фанатом Bee Gees.

Признаться, я выбрал скорее неподходящий момент для того, чтобы стать фанатом трех красавчиков. Поскольку «Spicks and Specks»[90], «New York Mining Disaster 1941», «Massachusetts», «World», «Words», «To Love Somebody» и «How Can You Mend A Broken Heart» были уже съедены, хотя еще и не переварены знатоками Beatles и крепостными Stones. А фанаты Beach Boys были уже устранены: они катались на серфинге в Калифорнии или где-то еще. И новая долгоиграющая пластинка Bee Gees «Odessa», трогательно-грустная оркестровая вещь, столкнулась с международной глухотой. После этого братья расстались, но потом быстро опять сошлись и записали гениальные пластинки «To Whom It May Concern» (1972), «Life In A Tin Can» (1973) и «Mr. Natural» (1974). Да, диски не продавались. Они никому не нравились. Никому, кроме меня.

Bee Gees исчезли, жизнь шла дальше, я изменял им с «Emerson, Lake & Palmer»[91], «Yes», «Genesis» и «Doors»[92]. Мои насмешники-одноклассники застряли на «Highway Star» Deep Purple (в венском районе Фаворитен ее называли «Хайвэстаа»), и когда они видели гитару, им непременно нужно было извлечь из нее четыре звука из «Smoke On The Water». То было жутко бескультурное время.