— Они бы не дали. Им плевать на нас.

— Да, парень — сэр Роберт втолкнул магазин в приемное окно своего пистолета-пулемета, дослал патрон в патронник — наверное, ты прав.

— Тонкая красная линия, сэр. Это то, что мы есть.

— Да… — проворчал сэр Роберт — только вот она что-то слишком тонкая стала, тебе не кажется, парень?

— Какая есть, сэр.

Дикий вой на позиции противника — известил о начале атаки

— Огонь! Огонь из всего, что есть!

Мэтт Керзон открыл огонь из пулемета, сэр Роберт — с другого края валуна отсекал очереди из своего Маузера. Бандиты бежали, падали — но по ним, по их телам уже наступали другие.

— Гранатами — огонь!

Рванули гранаты — но и они не остановили наступление. Обдолбавшись бумом и нажевавшись ката — племенные боевики не чувствовали страха.

Новые разрывы — пробили новые бреши в стене наступающих — но и эти бреши были моментально заполнены

Сэр Роберт отстрелял магазин, ушел за валун, вставил новый. Обжегся о ствол — он раскалился как в чертовой печи.

— Держаться! Держать позицию! — сэр Роберт перезарядил свой пистолет-пулемет, посмотрел на часы — е…ный флот!

— Вы что-то сказали, сэр? — переспросил Керзон, продолжая стрелять

— Я сказал, твои коллеги могли бы быть и расторопнее…

— Всякое могло задержать… — Керзон даже под шквальным огнем сохранял какое-то лихое спокойствие, несмотря на то, что ему не было и тридцати — летные операции скверная штука, сэр. Могла погода поменяться…

— Если она поменялась — то нам всем тут…

— Я понимаю, сэр…

И тут — появились самолеты….

* * *

Восемь самолетов Си Фьюри Марк 10, взлетевшие с ударного авианосца «Мальта» — появились над полем боя, когда почти ничего исправить — было уже нельзя. Каждый из них — нес по четыре авиационные пушки Испано-Сюиза 20 мм и по четыре серебристого цвета обтекаемые канистры[37], прикрепленные к бомбовым держателям. Эти канистры — были больше похожи на дополнительные баки с топливом — но то, что содержалось в них — было страшнее любых бомб…

Над Шук Абдаллой — самолеты перестроились — в этажерку по две машины. Условный сигнал был хорошо виден — зеленого цвета дым в холмах. Радиосвязи с наземными войсками не было, но она и не требовалась. Приказ был отдан на авианосце, и он был ясен — атаковать цели, находящиеся к западу от зеленого дыма…

Первые шесть самолетов перестроились в оборонительный порядок — всякое могло произойти, вплоть до появления русских барражирующих истребителей, ибо это была все же русская земля, земля, юридически находящаяся под контролем Российской Империи. Первые два самолета — в пологом пикировании пошли на цель. В самом начале долины — пилоты сбросили бомбовый груз — и четыре канистры устремились к земле, кувыркаясь. Точности не было никакой — но точности тут и не требовалось.

Полыхнуло. Совершенно не так, как взрываются обычные бомбы — эти взорвались морем испепеляющего огня, пламя — в долю секунды поднялось на пятнадцать — двадцать метров, распространяясь во все стороны и пожирая все, что найдет у себя на пути, включая воздух. Мощь взрывов была такой, что четыре бомбы — полностью перекрыли долину, перекрыли дорогу, ведущую в Шук Абдаллу, и испепелили всех, кто был в районе первой полосы обороны — начиная от пленных боевиков, уже занимающих ее и заканчивая ранеными, часть из которых еще была жива. Отбомбившись — самолеты с облегчением нырнули в воздушную синеву — а на замену им шла уже новая пара. И когда британцы закончили, напоследок пройдясь по окрестностям огнем двадцатимиллиметровых пушек — на земле, в долине Мариб не осталось никого и ничего. Только гаснущее пламя, черная, спекшаяся в корку земля и едкая вонь бензина…

* * *

Митрий — так и пропал… Наверное, навсегда пропал, и не будет у казака даже могилы. Адское пламя сброшенных англичанами новой конструкции зажигалок — прошлось по долине стеной, сметая все на своем пути. Наемники — потеряли две трети своих людей разом, племенное ополчение — потеряло девять человек из десяти. Из казаков — уцелели только те, кто был при пулеметах и минометах. И те и другие пришлось бросить — тащить их было некому, и боеприпасов к ним — уже не было.

Кательников был пока жив — но это пока: первый раз он был ранен при налете, второй раз — при обстреле местности налетевшими палубными истребителями — бомбардировщиками. Последнее ранение было самым тяжелым — правую руку оторвало почти по локоть. Но он — прижег рану порохом, хряпнул водки с перцем и шел вместе со всеми.

Велехов — ранен не был. Вообще. И потому — ему было стыдно перед своими людьми, которые те или иные ранения получили почти все и сейчас были похожи на инвалидную команду. Но он знал, что ранить его — не так то просто. Как-то давно… так давно, что лица почти стерлись из памяти — садясь в Константинополе на пароход в порту он повстречал гадалку. Это было давно… Константинополь еще назывался Истамбулом, его переименовали только в тридцать седьмом… в порту толпился народ, у касс третьего класса — перехватывали с рук билетики… жили тогда не особо что хорошо и в третьем классе всегда не хватало мест — но билет у него был, по воинской брони. Он курил, облокотившись на свежепокрашенные перила… а рядом шныряли мальчишки, торговали папиросами, газетами, халвой, жареными с солью семечками, щербетом… и надо было опасаться за свой кошелек, потому что помимо торга, пацаны были опытными карманниками и могли стянуть бумажник у зазевавшегося богача за милую душу. Но Велехов за своим карманом не сказать, чтобы следил, потому что в кармане особо ничего и не было…

Тогда то к нему и пристала цыганка. Он имел дело с цыганами в Багдаде — а их там была тьма тьмущая — и выучил выражение «Джа, ромалэ, лавэ нанэ», что значило «отстаньте, цыгане, денег нет». Он и тогда сказал то же самое — а цыганка вцепилась ему в руку, а потом на русском и говорит: Смерть тебя, добрый молодец, не возьмет, будет мимо ходить, да не возьмет — только и жизни тебе не будет. А потом — бросила руку и скрылась в толпе, не взяв ни полушки денег.

Он теперь хорошо понимал ее. Если бы он мог — он бы отдал свою жизнь за жизни тех, кто сгорел или был искалечен, как Кательников. Он помнил, как вцепилась в него жинка Петра… как чувствовала. Как чувствовала…

— Атаман…

Петро — словно почувствовал. Сбавил шаг и пошел рядом. Просто удивительно было, сколько в этом богатыре — было силы, что даже оторванная рука — не сшибла его с ног…

— Чего нос повесил…

— Того…

Петро кашлянул.

— Ты не вздумай…

— Чего?

— Сам знаешь, чего. Грех это…

Странно — но Велехов даже не думал о том, чтобы покончить с собой. Даже после такого. Казаки верят в Бога. Верят в то, что если и остались в живых — то для того, чтобы отомстить…