Мэри насторожилась: в голосе Уэйда проскользнули пренебрежительные нотки. Неужели он хотел напомнить ей, что она сдавала выпускные экзамены на год позже всех?

Мэри мысленно заверила себя, что подобные мелочи не стоят внимания. В школе Уэйда Джуитта считали болваном, и, видимо, он ничуть не изменился.

– У меня было много работы, – вежливо отозвалась она. – Я вообще редко бываю здесь.

– Что же привело тебя в город на этот раз? – В его пустых глазах вспыхнуло жадное любопытство.

Нет, это не игра ее воображения: Уэйд точно знал, почему она приехала. Мэри вдруг вспомнился один давний случай. В старших классах Уэйд Джуитт слыл безобидным тихоней. Когда директор школы, мистер Савас, нашел в его шкафчике пакетик с марихуаной, все ученики в один голос заявили, что пакетик Уэйду подбросили. Но все-таки расследование началось. И его прекратили только после того, как Роберт Ван Дорен, ученик, которого не решился бы упрекнуть ни один учитель в здравом уме, в шутку заявил, что наркотик принадлежит ему. Уэйда оставили в покое, а Роберт снискал славу настоящего героя. Мэри отчетливо представила себе пятнадцатилетнего Уэйда – толстого, прыщавого. Он ходил за Робертом по пятам подобно щенку сенбернара.

Неужели Уэйд до сих пор пляшет под дудку Роберта? Мэри смерила собеседника взглядом и решила, что такое положение вещей устроило бы и Уэйда, и Роберта.

– Семейные дела. – Она с притворной озабоченностью взглянула на часы. – О, мне пора бежать. Была рада увидеться с тобой, Уэйд, – бросила она через плечо.

Ее машина была припаркована перед мясным магазином, издалека куски мяса в витрине напоминали пятна крови на белой рубашке. Всю дорогу до машины Мэри чувствовала на спине сверлящий взгляд холодных глаз Уэйда Джуитта.

К югу от сквера, примыкающего к ратуше Бернс-Лейк, находился городской суд, занимающий внушительное здание в итальянском стиле, построенное в конце XIX века. В 1964 году старая ратуша сгорела дотла, но огонь потушили прежде, чем он добрался до здания суда, и оно чудом уцелело рядом с новым безобразным соседом в стиле модерн, где разместился муниципалитет. Кирпичный фасад здания суда обвивал виргинский плющ, голуби гнездились под крышей, толстая дубовая дверь напоминала ворота средневекового замка. Поднимаясь по широким гранитным ступеням, Ноэль почти слышала скрип опускающегося моста через ров. Еще никогда в жизни ей не было так страшно.

Никогда прежде она не задумывалась всерьез об устройстве судебной системы. Свобода, которую гарантировала конституция, была подобна воздуху, которым она дышала, – веществу без запаха и цвета, принимаемому как нечто само собой разумеющееся. Ноэль и в голову не приходило, что ее могут в один прекрасный день лишить этой свободы. Что ее признают виновной в преступлении без каких-либо доказательств и заставят поплатиться. Так и вышло: ее наказали за попытку защитить собственного ребенка.

Рано утром в среду ей вручили постановление, в котором ей запрещалось приближаться к дому и офису Роберта ближе чем на сотню футов. По словам Лейси, это было не что иное, как уловка адвокатов, призванная очернить Ноэль в глазах судьи. Но этот удар пришелся в самое сердце Ноэль. Ее уверенность в том, что справедливость восторжествует, заметно поколебалась. Сохраняя невозмутимое выражение лица, она лихорадочно перебирала в уме затверженные ответы, как бусины четок, и была на грани нервного срыва.

За дверью она очутилась в похожем на пещеру коридоре, из ниш которого тянуло пылью и старым деревом. Ее страх нарастал с каждым шагом. Ноэль не сводила глаз с отца, идущего впереди: он шел расправив плечи и гордо вскинув голову, намереваясь защитить дочь от предстоящей бури. За спиной слышалось ритмичное постукивание по мраморному полу каблуков матери, тети Триш и сводной сестры Ноэль, Бронуин.

Они прошли через весь обшитый дубовыми панелями зал. Придвинувшись поближе, мать вложила что-то в ладонь Ноэль.

– Моя пятидесятицентовая монетка на счастье, – прошептала она. – Сегодня утром я нашла ее на дне ящика комода. Представляешь, сколько лет она пролежала там!

Монетка была еще теплой и показалась Ноэль тяжелой. Заморгав, она усердно закивала, чтобы не расплакаться. Сегодня Мэри выглядела особенно стильной и изысканной в узкой миди-юбке шафранового оттенка и таком же жакете с баской. А может, она чересчур изысканна? Как воспримет ее наряд чопорный городской судья?

А тетя Триш в ее пышной сборчатой юбке и блузке с короткими рукавами казалась полной противоположностью сестре. Она сочувственно пожала руку Ноэль, ее голубые глаза блестели от слез.

– Не говори бабушке, но вчера я поставила за тебя свечку в церкви, – прошептала она. Ноэль знала, что бабушка до сих пор обижена на дочерей за отказ бывать в церкви. Тетя Триш не хотела подавать матери напрасную надежду.

Ноэль помнила, как в ее детстве тетя часто читала ей вслух. Ей вдруг вспомнился персонаж из «Острова сокровищ», старый отшельник Бен Ганн, сосредоточивший все свои помыслы на сыре. «Вот как я должна поступить, – поняла она. – Думать только об Эмме и забыть обо всем остальном».

Осуществить эту задачу будет несложно. Последние пять дней она почти не думала ни о чем, кроме дочери. Она перестала замечать, что происходит вокруг, солнечно на улице или пасмурно, жарко или прохладно. Она не осмеливалась даже поставить чайник на плиту, боясь уйти и забыть о нем, не замечала включенного телевизора или радио. Ей с трудом удавалось заставить себя перекусить. Боль в растянутой ноге радовала ее, напоминая, что она способна бороться. А еще нога служила напоминанием о Хэнке Рейнолдсе, о его поддержке, благодаря которой Ноэль воспрянула духом.

Поймав взгляд отца, Ноэль вымученно улыбнулась. Он подмигнул в ответ, но его лицо выглядело осунувшимся от тревоги. В сумеречном свете седина в его волосах была особенно заметна; прежде иссиня-черная челка стала сероватой. А еще Ноэль заметила, что он порезался, когда брился. Сердце ее переполнилось любовью к отцу: крохотный порез на подбородке был наглядным свидетельством его беспокойства и заботы.

Бронуин придвинулась к Ноэль и прошептала хриплым голосом, подражая гангстерам из фильмов:

– Я перегрызу глотку всякому, кто посмеет обидеть тебя.

Ноэль невольно улыбнулась. Ее шестнадцатилетняя сестра доставляла родным больше хлопот, чем малышка Эмма. А еще Бронуин была на редкость миловидна: томные черные глаза, длинные темные волосы, изогнутые в таинственной улыбке губы. Подрастающая Мона Лиза с нравом Гека Финна.

– Спасибо, но я надеюсь, что суд будет справедливым, – прошептала Ноэль, тронутая попыткой сестры одеться, как подобает для заседания суда: в черную юбку, строгие черные ботинки и джинсовую куртку поверх белой рубашки.

Дойдя до стола, Ноэль села рядом с Лейси. Она нервозно поглядывала на юриста Роберта, Эверетта Била – худощавого проницательного мужчину лет пятидесяти, со старым шрамом поперек брови, с очками в черепаховой оправе на крючковатом массивном носу. А где же сам Роберт? Неужели он решил затянуть дело и возвращение Эммы домой, не явившись в суд? При этой мысли желудок Ноэль сжался.