— Из дому уезжали, совсем сиротами были, — глаза у неё внезапно налились слезами. — Из квартиры уезжаем, как будто от семьи отрываемся.

Она утёрла глаза и накинулась на Надиньку:

— Как это машина к ночи придёт? Уж уехать бы поскорей, да и дело с концом! Никак нельзя пораньше-то?

— Агаша, я не распоряжаюсь машиной.

— И этот твой, хорош гусь! Опять его нету! Как вы жить-то станете по разным городам?

— Перестань, Агаша. Им я тоже не распоряжаюсь!

— А кто тогда распоряжается?

— Партия и правительство, — не моргнув глазом ответила Надинька.

— Ох, грехи наши тяжкие.

Время на самом деле тянулось невыносимо медленно. Постепенно Надинька тоже стала волноваться, даже чашку разбила — всё валилось из рук.

Агаша перекладывала с места на место давно приготовленные вещи.

Часа в три к ним деликатно постучали, и появилась Фейга Наумовна. В руках у неё были два объёмных бумажных пакета. По комнате вмиг распространился дивный запах.

— Вот, — сказала Фейга Наумовна. Собралась было поставить пакеты на рояль, не решилась и передала в руки Агаше, как младенцев. — Моя мамаша печёт такие пироги, каких вы не найдёте больше нигде. Никто не умеет печь таких пирогов, как моя мамаша!.. Вот эти с картошкой, а эти с печёнкой. Я после работы сразу к ней забежала, они прямо из печки. Это вам, чтобы вечером на новом месте не возиться.

— Фейга Наумовна!

Та всхлипнула.

— А рояль? Уезжает вместе с вами?

— Нет, нет! Мы сами не знаем, что там за квартира! Марк может приходить и заниматься сколько нужно.

— Надинька, — Фейга раскинула руки и прижала девушку к пышному бюсту, — берегите себя, свою молодость! И вот… Агашу тоже!

Агашу она тоже обняла, расцеловала мокрыми поцелуями и выбежала из комнаты.

— Что ж это такое! — воскликнула Надинька. — Нас как будто на войну провожают.

— Типун тебе на язык!

Шофёр прибыл минута в минуту. Надинька с Агашей уже совсем замучились ждать.

Звонок прогремел дважды — значит, к ним, — Надинька помчалась открывать, Агаша принялась бестолково хватать узлы и стопки книг.

— Здравия желаю, — поздоровался шофёр военным образом. Был он молод, розовощёк и страшно серьёзен. — Разрешите, я вещи отнесу. Которые брать?

— Надинька, где у нас что? Я совсем запуталась!..

Девушка подала шофёру тюк с матрасом и постельным бельём.

— А вон там посуда.

— Посуду уж я сама, не ровён час, побьём.

— Вы не торопитесь, товарищи, — сказал шофёр, — я отнесу и ещё раз поднимусь. Сегодня я в полном вашем распоряжении.

— Да чего там по сто раз ходить, — пробасил из коридора Федот Ващук. — Чего брать-то, говорите!

— Федот, — удивилась Надинька, — а вы разве не на работе?

— Я во вторую смену. С напарником поменялся, чтоб проводить, а как же!..

Он ловко вскинул на плечо подаренный вчера сундук и следом за шофёром вышел на площадку.

Фейга стояла в своих дверях, Дуся в своих, три брата Колпаковых в новых рубахах под предводительством бабуси у самого выхода.

Надинька почувствовала, как глаза у неё наливаются слезами.

— В добрый час, — сухо сказала бабуся Колпакова. — Нас не забывай, мужа не обижай, коли он у тебя настоящий, а не выдумка, держись хороших людей. И вот прими-ка.

И вложила Надиньке в ладонь небольшой образок.

— Вы в Него не верите, дело ваше, — и она сжала грубыми от работы пальцами ладонь девушки, прикрывая образок, — да Он-то в вас верит! Ну, Агашенька, а с тобой давай троекратно, по русскому обычаю!

И они смачно расцеловались.

— Присесть! — спохватилась Фейга. — Присесть на дорожку! Дети, скорей тащите с кухни табуреты!

Все уселись кто куда и помолчали секунду.

— Пора! — объявила бабуся.

Соседи вышли проводить. Когда лифт пришёл и Агаша зашла в осветившуюся кабину, Фейга остановила Надиньку, которая собиралась зайти следом.

— Беги, — и показала на лестницу. — И не забудь по перилам съехать!..

В машине Надинька наконец заплакала.

Она не плакала ни разу с тех пор, как не стало отца, и по отцу не плакала, боялась, что не сможет остановиться и тогда непременно умрёт от отчаяния. Не плакала, когда уезжала из дома, когда Серёжа умчался со свадьбы, когда её пробирали на собрании!..

— Ну, будет, будет, — сказала Агаша и протянула ей платок. — Опять мы с тобой новую жизнь начинаем, вот оно как!

«Победа» выехала на набережную, потом выбралась на Арбат. Надинька ничего вокруг не замечала. Агаша с каждой минутой удивлялась и волновалась всё больше.

Когда выехали из города, она всё же спросила молодцеватого шофёра:

— А новая-то квартира разве не в городе?..

Шофёр оглянулся на них.

— Так Сергей Ильич вам ничего не сказал?

— Чего не сказал-то? — сердясь от волнения, спросила Агаша.

— Он велел вас на дачу отвезти. Ему дачу выделили.

— Дачу? — переспросила Надинька и посмотрела в окно.

Смеркалось, «Победа» катила через поле к берёзовой роще на горке.

Надинька вцепилась в ковровую отделку сиденья. Агаша быстро и незаметно перекрестилась.

«Победа» остановилась у ворот — их собственных, старых, милых, родных ворот! — Шофёр вышел, распахнул створки и заехал на участок.

Вон беседка, вся увитая багряным и жёлтым плющом. Когда тепло становилось, в беседке и чаёвничали, и гостей принимали, и в лото играли. Вон две сосны, между ними всегда гамак натягивали. А вон песочница, роскошная, с деревянными бортами и домиком, Павел Егорович для Надиньки соорудил ещё до войны. Песочницу всегда берегли, из года в год поправляли, подкрашивали. Считалось, что в ней внуки будут возиться.

Надинька и Агаша выбрались из машины, молчали и оглядывались по сторонам.

Ничего не изменилось, только плющ разросся, беседки почти не видно.

Шофёр протопал сапогами по крыльцу, отомкнул дверь — она отворилась со знакомым и уже позабытом скрипом, — зажёг в доме свет и стал заносить вещи.

Агаша опять перекрестилась. Надинька вся дрожала, как осиновый лист.

— Сергей Ильич сказал, вам тут понравится, — заговорил шофёр, не понимая, отчего они молчат и стоят как громом поражённые. — Дом тёплый, хороший. Вот как государство об учёных заботится!..

— Да это наш дом-то, — прошелестела Агаша. — Господи, помоги!..

По знакомым ступеням они поднялись на крыльцо. Вот голландка с мраморной фигурой в нише, вот коридор, а там и кабинет Павла Егоровича, вот абажур на длинном шнуре, а вон крючок вбит, там всегда Любочкин портрет висел!..