Девушки посмотрели друг на друга и прыснули.

— Когда я сказала Серёже про собрание, он велел, чтобы я никого не слушала и ни с кем не спорила.

— Правильно он сказал, — одобрила Мирра. — Не знаешь, когда он приедет?

— Нет. Он говорит — сейчас самое ответственное время.

— Чем он всё же занимается, а?

— Я не знаю, — сказала Надинька.

— И не догадываешься?

Надинька помолчала.

— Догадываюсь, — сказала она наконец. — Но так… довольно смутно.

— Хорошо бы он приехал, — мечтательно проговорила Мирра. — Пришёл на наш факультет и дал лекцию! А Колька чтоб сидел в первом ряду и глазами хлопал!..

— Как ты думаешь, на меня заведут персональное дело?

«Персональное дело» звучало почти так же страшно, как «враг народа», и голос у Надиньки немного дрогнул.

— Вот если Серёжа приедет и даст лекцию, никто ничего не заведёт!

— Мирка, не станет он давать никакую лекцию!

— Тогда не знаю.

Надинька остановилась.

— Правда? — с испугом спросила она. — Могут завести?

— Они всё могут, — сказала Мирра. — Но к тебе трудно всерьёз привязаться. — Она понизила голос. — И год сейчас пятьдесят седьмой, а не тридцать седьмой… Но всё же хорошо было бы, если бы Серёжа приехал…

Дома Надинька застала разор и разгром.

Вещи были увязаны в узлы, мамин портрет пропал со стены, рояль накрыт чехлом, к двери выставлены калоши и боты.

— За обувь ещё не принималась, — озабоченно сказала Агаша. — Что такая бледная?

— Меня пробирали на комсомольском собрании.

— Батюшки-светы! За что же?

— За тебя и за доктора. Что я живу с прислугой, то есть с тобой, и прописала доктора, а он бывший шпион.

Агаша трижды перекрестилась, не удержалась.

— Это кто ж такое удумал?!

— Колька! Помнишь, я тебе рассказывала? Он меня провожал, когда мы с доктором встретились на дачной дороге! Помнишь?

— Как с доктором встретились, помню, а Кольку не помню. Сядь и поешь. Вон под подушкой кастрюлька, я котлет накрутила.

— И ещё за Серёжу! — продолжала Надинька, распаляясь. — Я вышла замуж, а коллектив не знает за кого.

— Так ведь никто не знает, — вставила Агаша. — Бог с ним, с коллективом, я тоже не знаю!..

— Агаша!

— Молчу, молчу…

Надинька немного посидела возле рояля, раздумывая, а потом вскочила и побежала в коридор.

Там ей попалась бабуся Колпакова.

— Съезжаете? — осведомилась она довольно мрачно. — Ну-ну.

— Алё, междугородняя! — прокричала Надинька в телефон. — Дайте Ленинград, срочный!

— Все линии заняты, ждите, — проквакала междугородняя.

Надинька вернулась к себе. Агаша на подоконнике приготовила ей прибор и тарелку.

— Сядь и поешь!

— Я его попрошу, — словно поклялась сама себе Надинька. — И он приедет. Хоть на один денёк!..

Агаша вздохнула.

— Ты мне лучше скажи, куда мы с места поднимаемся, — заговорила она, завязывая в серую простыню своё и Надинькино зимние пальто, — ведь ничего ж не знаем, не ведаем! Какая квартира, где? Мы её даже не видали!

— Серёжа сказал, обыкновенная, хорошая квартира.

— Серёжа сказал! — передразнила Агаша. — Откуда он знает, хорошая или нет? Может, там кухни нет, готовить негде? Или соседей семнадцать семей?

— Агаша, я тебе сто раз говорила — квартира отдельная.

— Да за что ему такие почести — отдельная квартира?!

— Большой специалист, квалифицированный инженер.

— Приехал бы да помог нам с переездом специалист твой! Хоть самую малость!

— Он за нами машину пришлёт. Он обещал.

— Машину ещё какую-то, — пробормотала Агаша. — И съезжать принялись зачем-то!.. Чем нам тут плохо?

— Нам не плохо, но Серёжа сказал, что к Новому году вернётся на работу в Москву, а мы к тому времени уже устроимся на новой квартире.

— Вот бы так-то вышло.

— Так и выйдет.

В дверь заколотили.

— Надька! — закричал Федот Ващук. — Открывай!

Надинька вскочила, побежала и распахнула дверь.

— Принимай! — торжественно объявил Федот и показал рукой куда-то вниз. — Сам сработал!..

Надинька посмотрела, и Агаша подошла и тоже стала смотреть.

На полу стоял сундук, довольно высокий, до колен примерно. Сундук был светлого дерева, полированный, с медными уголками — роскошный.

— Во, гляди, гляди! — Федот откинул крышку.

Внутри оказались два отделения: одно обито стёганым войлоком, а другое гладкое, деревянное.

— Это, стало быть, для посуды, — продолжал Федот, указывая на войлок, — а то для чего хошь! Хошь книжек своих напихаешь, хошь барахлишко!

— Красота-то какая, — вымолвила Агаша. — Загляденье.

Федот засмущался.

— Это вам к переезду.

Надинька кинулась обнимать его. От него крепко пахло махоркой, самогоном и чесноком.

— Спасибо вам, Федот! Вот спасибо!

— Да чего там! Главное, не забывай нас, дочка. Хоть навещать приходи.

— Буду! Буду приходить, Федот!..

Он затащил сундук в комнату, покосился на зачехлённый рояль, крякнул и вышел.

— Вот как тебя все любят, — вымолвила Агаша.

— За что? — сама у себя спросила Надинька. — Раньше мне казалось, что они нас ненавидят…

Агаша покачала головой.

— Жизнь у людей тяжёлая, Надинька. Иной раз хочется улыбаться да радоваться, а не получается. Вон Федот. Инвалидом на фронте стал, победителем домой вернулся. Теперь вот горькую пьёт — работать как следует не может, лучшие свои годы войне отдал. С чего ему нас любить-то, за какие такие заслуги? А вот полюбил… Или доктор наш! Десять лет по лагерям и поселениям мыкался ни за что ни про что, жену и детей потерял, один как перст на свете остался. А ничего — к нам притулился, в больнице служит, живёт! Ещё небось скучать без нас будет, хотя мы ему комнату освобождаем!

— И мы будем скучать, — отозвалась Надинька. — И приезжать будем, и гостить! Правда, Агаша?

— Светлая у тебя душа, — сказала нянька. — Вот за душу-то тебя и любят.

— Ну тебя, Агаша.

— Ты глянь-ка сюда.

Надинька доела котлету, стрельнула в сторону Агаши глазами и мгновенно вылизала тарелку — так было вкусно, и так хотелось ещё. Но больше не было.