Только теперь Тоня повернулась к нему всем телом и запустила палец в прореху, больно зацепив ссадину.

— Какой же надо вести образ жизни, чтобы раз за разом рвать нейлон! — с интересом сказала девушка, тоном давая понять, что его версия о разрушительном влиянии синего порошка на ткань — не стоящая обсуждения чепуха. — Кроме того, рубашка опять вся в каких-то пятнах, от известки до солидола! Впервые встречаю мужчину, который так не бережет одежду, что ее хоть каждый вечер зашивай и перекрашивай! На дядю Колю проще стирать, а он с чем только не возится: и с санаторским фуникулером, и со своей машиной. Но раз уж я, как ты говоришь, виновата, то мне и приводить тебя в человеческий вид. Ты же пока дополиваешь за меня помидоры и болгарские перцы. Раздевайся.

— Только быстро! — проворчал Марат. — Для стирки и сушки сейчас нет времени. Лучше признайся сразу: если ты намерена копаться, сам по-скорому заштопаю.

— Если только скорее швейной машинки! — донеслись слова Тони. Она уже уносила рубашку, держа ее перед собой двумя пальцами.

И глядя на то, как она при каждом шаге до конца распрямляет коленки и аккуратно ставит на землю ступни, для устойчивости выворачивая их наружу (совсем еще ребенок! в каких облаках она витает?), Марат с внезапно охватившей его тревогой крикнул ей вслед:

— Смотри без фокусов! Если ты прострочишь мне на ребрах швы, как вытачки на груди женской блузки, тогда уже точно ничего не останется, как только подарить мою рубашку твоему хваленому дяде Коле на ветошь — руки от нигрола вытирать. Кстати, увидишь Элю — шли ее сюда: я за ней присмотрю, чтобы она не отвлекала тебя от дела.

Оставшись один, Марат повесил в развилку сливы шланг так, чтобы вода в конечном счете разбрызгивалась над грядками, выхлопал и оттер как мог влажными ладонями белесые подвальные пятна на брюках. Не было никакой уверенности, что, высохнув, они не проступят во всей своей былой неприглядности, но не было и выбора. Потом, фыркая от холодка водяных струек на содранной коже, принялся мыться от макушки до пояса. Разводы краски в сгибах локтей и, видимо, в других местах, которые он без зеркала не видел, оттирались плохо, как ни скреб он их короткими пальцами с обкусанными до мяса ногтями. Пожалуй, эта синюшность оказалась вроде той, что покрывала шею и грудь Тони, стекая в мелкий вырез ее домашнего халатика. В другое время Марат, возможно, и не отказался бы произвести впечатление сердечника, тем более что это было вполне убедительно, но не сейчас. В этот вечер он должен излучать силу, энергию и непоколебимую уверенность в себе. Настраиваясь на такой лад, Марат и бровью не повел, когда за его спиной, а вернее — прямо над ухом вдруг раздался скрипучий мужской голос.

— У дяди Коли в гостях можно и мыло спросить, я не жадный, — скрестив на груди тяжелые мосластые руки (их кости, непропорционально широкие, полностью закрывали его узкую грудную клетку), проговорил поджарый старик. Синяя выцветшая майка оттеняла его черное, прокопченное солнцем тело. Прежде он, видимо, молча наблюдал за тем, как Марат умывается.

— Разве я в гостях? — холодно спросил Марат, выпрямился и с силой провел ладонями от висков к затылку.

— Ну, видимо, раз я здесь живу и ты умываешься на моих грядках. — Голос мужчины, как бы минуя губы, хоть они и размыкались, рокотал прямо из горла, и оттого смысл его слов казался вдвойне убедительным. Он мог бы сконфузить и менее опытного, чем Марат, человека. Так, видимо, обстояло дело и с Тоней, иначе зачем ей было ухаживать за чужим огородом?

— Во-первых, я поливаю ваши грядки, — поправил старика Марат, — а заодно привожу себя в порядок. Лишь потому одновременно, что мне предстоит срочное ответственное дело, на которое я вынужден буду отправиться сразу, как только Антонина приведет в порядок мою одежду, независимо от того, окончу я к этому моменту полив или нет. От мыла я, конечно, не откажусь, это будет любезно с вашей стороны, хотя намылюсь я или нет, это не может ни повлиять, ни отсрочить мои планы.

— Только перевесь шланг подальше, — миролюбиво сказал старик, протягивая ему мыльницу. Он сжимал ее в своей необъятной ладони вместе с рябым теплым квадратиком хозяйственного мыла.

— Знаете, — сказал Марат, и не подумав выполнить просьбу, — по некоторым лежащим на поверхности признакам можно заключить, что вы ветеран войны, и если вы служили всё-таки ближе к фронту, чем к тылу, то у вас случались ситуации, когда вам было не до полей и огородов, оказавшихся на вашем боевом пути, даже если вы видели, что какой-нибудь урожай вот-вот сгорит от засухи. Когда не знаешь, как сохранить людей, не думаешь о спасении овощей. И мне сейчас предстоит в некотором роде боевая операция. Я вынужден распутывать узел, завязанный другими людьми, без всякого моего участия. Просто оказался среди случайных свидетелей. Их было много, но то, что этот узел затянется на чьей-то шее, а потом еще потянет за собой других, понял я один — и теперь мне приходится им заниматься просто потому, что больше некому. Все уткнулись в свои занятия: кто делает девушкам пикантные сюрпризы, кто рисует афиши, кто продает билеты в кино, кто отрывает от них корешки, кто за огородом ухаживает, а кому и вообще всё трын-трава.

Марату внезапно захотелось выплеснуть раздражение на этого малохольного Адикова отца, лелеющего свои томаты и не чувствующего, какую брешь пробил его сынок в размеренном течении курортной жизни. Образовавшаяся воронка, где события, цепляясь одно за другое, от краев к центру закручивались всё быстрее и головокружительнее, могла поглотить и самого Адика. Но старик отстраняющим жестом показал, что, как ни прозрачен намек, понимать он его не согласен.

— Я служил во времена культа личности, — прохрипел он, — а доживаю при культе тепличности. И тогда, и сейчас я стараюсь заниматься не тем, чем вздумается, а чем надо. Раньше требовалось одно, теперь — иное. Когда живешь в теплице, твоя обязанность — следить за соотношением влаги и солнца. От избыточного полива помидоры трескаются, а между тем ты уже вылил не меньше двух ведер под один корень. — С этими словами дядя Коля сам протянул руку и перенацелил водяную струю под следующий корень. — Вот ты сейчас идешь на какую-то сложную и — готов поверить — опасную операцию, но я готов еще биться об заклад, что вся его сложность появилась на ровном месте и высосана кем-то из пальца по принципу: создадим себе трудности, чтобы было с чем бороться, а если не хватит сил, позовем на помощь — авось какой-нибудь простак, вроде тебя, откликнется. Лично я сыт по горло искусственными узлами и петлями, которые люди вяжут себе и друг другу от скуки, от пресыщенности, от изнеженности, потому что на самом деле сейчас всё необходимое, и даже больше, для жизни имеется. Не знаю, что за охота пристала тебе выручать жертв культа тепличности и подстилать соломку, чтобы они не падали в грязь лицом, — сам-то ты по виду не неженка, — а только на правах хозяина этого сарая хочу прямо сказать: для того я в нём и укрылся, чтобы не знать ни планов, ни подробностей такого рода операций.

— Тем лучше, — сказал Марат, заканчивая мыться. — Дважды мне повторять не надо. Значит, на вашу помощь я не рассчитываю. Только не говорите потом, что вас не предупреждали.