резвящихся в небе. Их чешуя подобна драгоценным камням, голос, точно шум ветра или текущей воды.

Китай… Дневник с нефритовой обложкой. Целый разворот с величественным сапфировым созданием, державшим в одной лапе жемчужину, величиной с гадальный шар. Усатая морда увенчана рогами, как замысловатой короной. Смотришь и думаешь, что вот сейчас зверь сорвется со страниц и побежит по облакам. А он все так же там, на месте, смеется одними глазами.

– Котя спокойно живет и так.

– Кто знает, может без этого она не сможет вернуться.

– Вернуться? О чем ты? Она никуда не выходит, я сотню раз говорил. Домашняя она.

Квартирная. Комнатная. Как какая-нибудь герань или фиалка.

– Да, я так, о своем, о старческом. Плесни-ка мне лучше чайку, – он протянул мне кружку, указывая на закипающий чайник.

Молча взял ее. Поставил рядом со своей и начал рыться в ящике в поиске чая. Так, так, какой я хочу сегодня?

– Дед?

– На твой выбор. Мне как-то все равно. Вкус уже не так важен. Главное ведь с кем пить.

Я кивнул и заварил сибирских трав, дурманяще пахнущих можжевельником.

К чаю достал глиняный горшочек с медом и облепиховое варенье. Печенье, купленное ночью, уже стояло на столе, как и пирожки.

Поставил кружки на стол. Сел напротив старика.

Дед отпил немного и уперся взглядом в меня. Ага, аппетит портит. Я демонстративно проигнорировал его, намазав на печеньку мед. Сладко, как я люблю.

– Ну? Не тяни кота за хвост. Что тебе снилось?

– Кошмар, – отпил и поморщился. Не угадал со вкусом. Хотелось бы чего-нибудь более мягкого. Может, майского сбора или молочного улуна. Ладно, не суть.

– Понял уже, что не райский сад. Дальше, – ему бы дознавателем работать. Хотя кто знает, кем он был раньше. С него станется быть и палачом.

– Теневое метро. Уже не в первой. Но только вчера один из этих снов ожил. Я видел мертвую девушку, которая мне до этого снилась…

Я постарался вспомнить все, чтобы услышать более точный вердикт деда, но тот завис. Информацией он явно делиться не хотел, но что-то не давало ему покоя.

– А ночью вот совсем странное. Там была Вера, наша соседка сверху, – нахмурился и вернулся к началу сна. К старику в лохмотьях, к мужчине, который спросил о том, стоит ли ждать того, кто не вернулся.

– Ты уверен, что видел Верочку? – дед озабоченно крутил в руках крошащуюся печеньку. Положил ее на стол, так и не став есть.

– Абсолютно, – я слегка приподнялся. Напряжение передалось и мне. Прямо как тогда, когда отражение начало отставать от меня. Мне было пять, и деда это пугало.

Потом я сказал, что больше ничего не вижу. Он успокоился, но я солгал. Я все еще вижу порой, как оно живет своей жизнью, как становится черной тенью, как исчезает или оборачивается лисицей. Не знаю, почему именно ей, но так бывает.

– Странно, – дед устало потер виски. Поморщился и вновь нацепил добродушную маску. – Ничего не могу сказать – слышу о подобном впервые. Вот если бы ты спросил о…

Видимо играть роли – это семейное. Но не в этот раз. Сейчас я не готов смириться и сделать вид, что все нормально. Эта ситуация меня беспокоит.

– Тогда может Соболев знает? – закинул удочку и стал ждать, пока дед придет в себя.

Старик чуть не выронил кружку, но стиснул пальцы на хрупкой ручке. Заходили желваки. Его взгляд сменился несколько раз, пока опять не стал привычным, настороженным.

Просчитывать на несколько шагов вперед, да?

– Мог бы и догадаться. Совсем стал старым, начал забывать, что ты в меня пошел. Недооценил, – кивнул он. – Читал, значит?

– Да.

– А как же обещание? – он зажевал губы.

Было такое дело. Маленький я поклялся, что не буду трогать дедовские вещи без его разрешения. А дневники читать вообще только в его присутствии, не подходя к ним даже близко, если какой-то открыт.

– Я вырос, – пожал плечами.

– Заметил, – старик усмехнулся. – А я уже в который раз провалился в воспитании. Совсем не слушаетесь, детишки. Думаете, что все знаете и умеете, можете прожить без стариковской указки.

Его глаза помутнели, и я понял, что это надолго. Если он начнет вспоминать свои косяки, то мы и до вечера не управимся, а мне еще Тошу к Сохе вести.

Сначала он заговорит обо мне, потом о сестре, перескачет на мать, на тетю Агату, а там…

– Если бы я лучше тебя обучал, больше занимался, показывал, как нужно, то…

– Я бы полностью зависел от тебя и ждал одобрения каждого шага, – остановил поток его речей. – Мы сейчас не о семье, а о Соболеве. Кто он?

Улыбающийся мужчина с татуировкой птицы. Руки сложены так, словно показывают пистолет.

Паф.

– Мой старый друг, – дед вздохнул и помрачнел. – О таком можно было только мечтать. Верный, как пес, и невероятно смелый. Он никогда долго не думал, когда кто-то нуждался в помощи. Честно, он был героем. Всегда жил ради других. Надежный работник, бесстрашный солдат. Все его знали только с лучших сторон, и только я видел его настоящего, такого, каким он был, снимая все маски. Я знал его и слабого, и нуждающегося в поддержке. Видел то, как он плакал от бессилия и то, как трясся от ужаса, накатывающего на него после совершенного. Он умел собираться и лезть грудью на амбразуру, а потом долго отходил, переваривая все свои действия. Мне можно было знать его таким, со всеми его слабостями. Для этого же и нужны друзья, чтобы с ними быть самим собой. Он доверял мне. И если я шел в пекло, то он тут же бежал за мной. А потому я чувствовал себя виноватым каждый раз, когда с ним обходились несправедливо. И потому же добровольно уходил в тень, когда сиял Родион Соболев. Он умел собирать вокруг себя людей и поддерживать их дух. Так было и во время войны. Он прошел ее, как полевой медик, от начала и до конца без единого ранения. О монстрах, о другой стороне мира, он правда, не знал. Я не рассказывал. Все же этот удачливый человек был моим другом, и я хотел для него только счастья. Вот только удача отвернулась от него в сорок седьмом. Был убит на Сокольниках обычным вором. Герой и просто хороший человек из-за каких-то пяти рублей… – дед поник.

И я был не вправе говорить что-либо. Я не знал, как бы повел себя, если бы вдруг не стало Тоши или Ларса. Но все же… Как Соболев мог