– Ну не в Америке же они живут, – не унимается Константин Иванович.

– Почти в Америке – в Житомире, – Надя неумело хмурит брови. Катя осторожно дёргает мужа за рукав. Константин Иванович начинает понимать, что вопрос с родителями Гриши не прост.

– Так куда мы едем? – спрашивает Константин Иванович.

– Костя, я же тебе говорила, едем к Вере. У них на Мойке квартира, две комнаты, – говорит Катя.

– Да, папа, у нас уже и стол накрыт. Саша специально в Елисеевский магазин ездил.

При слове «Елисеевский» Константин Иванович бросает осторожный взгляд на жену. Но Катя не спускает счастливых глаз с дочерей. Трамвай, на котором едет семейство, осторожно переползает мост через Фонтанку. У Гостиного двора толпа до отказа заполняет вагон.

– Мама, папа, – шепчет Вера, – следите за своими чемоданами.

У Казанского собора Саша, деловито раздвигая толпу, выводит родственников из трамвая.

– Так вы живёте рядом с Казанским собором, – обращается Константин Иванович к старшей дочери, – в воскресение здесь служба идёт? Надо бы непременно посетить её.

– Да что Вы, папа! Какая служба. Здесь теперь музей истории религии и атеизма, – Вера оглядывается на своего мужа. Тот пожимает плечами. Константин Иванович понимает этот жест Саши: «Что с них взять – провинция». Но это совсем не обижает его, он обращается к Саше: «А где теперь икона Казанской Божьей Матери?» «Я, вообще-то никогда не слышал о ней, – отвечает зять, – я только знаю, что в подвалах собора представлены всякие пыточные камеры испанской инквизиции. Мы с Верой побывали там».

– Папа, там просто ужас! Мы вас непременно сводим туда, – с жаром говорит Вера.

– Ой, и нас с Гришей возьмите, – слышится голос Нади.

Константин Иванович улыбается. «Не знаю, как ваша мать, но меня, уж извольте, не пугать этим средневековьем», – говорит он. И мысль, печальная, невысказанная: в Казанском соборе – и музей атеизма! Какую изощрённую пытку придумали для православной России. Впрочем, а дровяной склад лучше? А Катя, будто не слышит весь этот разговор. Смотрит на полукруглую решётку, обрамляющую небольшой сквер за Казанским собором.

– Боже, какое чудо эта решётка. И почему она на задворках собора?

– Автор – Воронихин, – подаёт голос Гриша. – А почему на задворках, я непременно узнаю.

Придётся в библиотеке поработать.

– Ой, какие у нас зятья-то умненькие. Слышишь, Костя, – смеётся Катя.

– Да уж, чего там. Отчаянно повезло нашим дочкам, – отзывается Константин Иванович, с какой-то двусмысленной улыбкой. Но это заметила только Катя. Нахмурила брови, давая понять, что не одобряет подобных сомнительных намёков. В чём эти намёки сомнительны, Катя для себя пока обозначить не в состоянии. Но ироничный тон мужа её настораживает.

Семейство Григорьевых входит в небольшой тенистый парк.

– Мама, – восторженно восклицает Вера, – этим липам, наверное, сто лет. Посажены ещё при, – она оглядывается на своего мужа. Верно ожидая его поддержки, – при царском режиме.

Саша удовлетворённо ухмыляется: «Вот видите, как политически подкована моя милая жена».

– Да уж, понятно. Хоть и кровавый этот царский режим. Но сделал доброе дело: липы посадил, – Константин Иванович улыбается. Катя глотает смешок. Дочери удивлённо смотрят на родителей.

Им явно не понятна ирония отца. «Конечно, история нашей страны богата победами и поражениями», – серьёзно говорит Саша. «Конечно, посадка лип – это очевидная победа прежнего режима. Только над кем?», – готово сорваться с языка Константина Ивановича. Но он видит, как Катя грозит ему пальцем. Константин Иванович ограничился многозначительным, как ему показалось: «Хе-хе».

А умненький Гриша сообщает историю института имени Герцена, по дворам которого они сейчас идут: «По Указу Екатерины II Иваном Бецким здесь был создан Александровский сиротский дом. С 1903 года в этих зданиях располагается Императорский Женский Педагогический институт. А теперь – тоже Педагогический институт. И педагоги прежнего института работают в институте Герцена. Саша, я правильно говорю?»

Саша смешно хмурится, стараясь придать себе значительный вид.

– Сашка, только не умничай, – хохочет Вера.

– Ну, что тут разводить парашу, я же не парторганы представляю, чтоб знать биографию каждого институтского преподавателя.

– Вот и до параши доехали, – смеётся Надя, – как раз вовремя. Вер, открывай двери в свои хоромы.

Катя оглядывает просторные комнаты со стрельчатыми окнами. Окна выходят на Мойку.

– Ну, ребята. Вы меня порадовали. Достойное жилище. И на той стороне Мойки какие деревья большие, – говорит Катя.

– Мама, это тополя. В начале лета тополиный пух летит. Чудо просто. А квартиру дали такую, потому что Саша оставлен на кафедре исторического факультета. Преподает студентам марксизм-ленинизм.

– Серьёзная наука, – со значением говорит Константин Иванович.

– Вы зря шутите, Константин Иванович. Вот мой отец, известный вам доктор Троицкий, тоже изволит иронизировать. Но вы, наши отцы, живёте в старом мире. А мы, мы новый мир построим.

Саша серьёзен. А у Константина Ивановича знакомство с марксизмом-ленинизмом поверхностное. Если не сказать шапочное. Но, учитывая текущий момент, при встрече с этой наукой шляпу снимать приходится. Так что с зятем он спорить не решился.

А предчувствие Катю не обмануло. Но, слава Богу, у Кости хватила ума не вступать в политические дискуссии с Александром.

– Кто был никем, тот станет всем, – хором повторяют Надя и Вера. И громко хохочут. И Саша тоже как-то неловко прячет улыбку «Ну, ладно, время нас рассудит, – говорит он, – давайте за стол».

– За стол, конечно, – включается в разговор Гриша, – только рассудит нас не время, а история. А историю делают люди.

– И ты, Брут? – В Саше вдруг прорезался трагический актёр.

– Подожди, Саша, умирать. Ты пока ещё не Юлий Цезарь. Но историю делают люди, такие как мы с тобой.

– Тогда другое дело, – хохочет Саша, – если со мной такие люди как ты. Тогда: «No pasarán!»[21]

– Это о чём: пасаран? Что-нибудь неприличное? – Константин Иванович наклонился к жене.

– Где-то я читала в газетах. Это связано с гражданской войной в Испании, – шепчет Катя.

– Ох, провинция. Глаза слепнут от блеска нынешней молодёжи. Нам с тобой, Катя, за ними уже не угнаться, – Константин Иванович хочет быть ироничным. Но очевидная грусть слышится в его голосе.

За столом засиделись до полуночи. Саша пошёл провожать свою юную свояченицу и её мужа до трамвая. Вера осталась с родителями.