помочь? Мне что, выпускать ее, зная, что рано или поздно она продолжит глотку себе до крови рвать? Она попросилась сегодня домой. И родители согласны забрать. Все.

Коллега не успевает ответить. Автобус ложится брюхом в жидкую зимнюю грязь: в суете перед дверью нить беседы затаптывается входящими-выходящими.

* * *

– Ты чего? – спрашивает Светка.

Тая лежит лицом к стене. Сегодня она не рисует и не читает.

– Завтра я поеду домой.

– Чего же ты тогда закисла? Круто!

– Наверное.

После обеда приходила О.

Она спрашивала, что будет, если Тая прибавит пару килограммов.

И Тая ответила: ни-че-го.

О. казалось: Тая притворяется, прячет свой страх в подвале сердца, как еврейского мальчугана от патрулей вермахта.

О. карябала, ковыряла, раскапывала…

Но так и не смогла дотянуться до Таиной боли.

– Пойми, – сказала она, чувствуя, как что-то так непрофессионально напрягается, натягивается внутри и прорывается, лопается, – ты все равно растолстеешь. Рано или поздно. Даже если продолжишь. Твой организм научится брать все, что ему нужно, из того, что ты ему неизбежно оставишь. По статистике, булимики имеют нормальный или избыточный вес. Потому что рвота – лишь иллюзия контроля.

Тая быстро глянула на Ольгу, точно проверила – перед нею ее психиатр, не кто-то другой – и снова спрятала взгляд.

Накануне вечером няньки говорили между собой в коридоре: Наташка не беременная. Просто болезнь у нее такая. То есть она была беременная, но давно, еще в тринадцать. А сейчас ей пятнадцать уже. И ей кажется, что она до сих пор беременная. Потому что тогда, в тринадцать, мама повела ее на аборт: «У тебя же будущее, ты должна учиться», а Наташка не хотела аборт: «Он же там живой», но мама ведь «законный представитель», она «право имеет». И Наташку привели в кабинет, вкололи что-то в вену, она уснула и…

Наташка сошла с ума. Ей кажется: внутри нее все еще живет этот ребенок. И родителям никак нельзя знать. Ведь они хотят убить его.

Тая побросала нехитрые больничные пожитки в потертую спортивную сумку. Окинула в последний раз взглядом осиротевшую без белья, обезличенную, остывшую постель.

– Бэм!

– Бабушка?

Тая останавливается перед входной дверью, за которой ждут родители.

Хочет ли она обернуться?

Сказать кому-нибудь что-нибудь на прощание?

Светка читает оставленный Таей любовный роман. Ленка и Мальцева за столом собирают пазл. Все вернулись на свои привычные орбиты.

Как будто бы Таи тут и не было.

Никогда.

Но она ещё здесь.

– Идем, солнышко, – голос мамы. Он звучит будто бы ласковее, чем когда-либо прежде.

– Подождите.

Тая отдает сумку папе и возвращается в палату.

Она подходит к Наташкиной кровати, кладет руку на Наташкино плечо, заглядывает в глаза.

– Ты будешь очень хорошей матерью, самой лучшей на свете.

Голос Таи, вздрогнув, тренькнул, как велосипедный звонок на колдобине.

– Правда?

– Я уверена. И ты ни в чем не виновата. Запомни это, пожалуйста. Ни в чем не виновата.

Январь

Тая и Люся, пользуясь дружбой родителей, часто оставались друг у друга на ночь.

Это же так здорово! Сидеть плечом к плечу у стены при выключенном свете, подложив под спины подушки. Сорить попкорном на диване. Гадать. Шептаться до полуночи. Расчесывать друг другу волосы. Вместе готовить. Задевая друг друга бедрами, хлопотать на уютной кухоньке, подсвеченной бархатным желтым светом, пока за окном бушует непогода и звезды срываются со своих мест, летят, кружась, устремляются к земле, превращаясь в крупинки мокрого колючего снега.

В тот вечер делали горячие бутерброды.

Люся мыла зелень, салатные листья, помидоры, натирала на терке сыр. Тая подсушивала тосты, томила на сковороде куриные грудки.

Они смеялись, рассказывая друг другу сплетни.

Как будто ничего не было.

Начиненный улыбками, ароматный бутерброд на тарелке не вызывал ужаса. Съев его, Тая не ощущала ни вины, ни мучительного желания съесть еще.

Она была сыта.

Впервые за последний год она чувствовала себя нормальной. Счастливой. Такой, как два, три, десять лет назад.

У нее получилось поужинать и лечь спать!

Просто поужинать и лечь.

Без вины, истерик, стояния крючком над унитазом в попытках выковырять преступные-на-ночь-же калории из себя. Простая, казалось бы, вещь. И такая невообразимая радость для девушки с РПП, которая этого не могла.

Тая случайно проснулась под утро, в самый глухой час, когда поздние уже уснули, а ранние еще не поднялись.

В такой тишине, казалось, можно было услышать не то что вагон метро на глубине – даже мюонное нейтрино, что летит сквозь Вселенную миллионы лет.

Тая лежала в темноте не шевелясь – не хотела будить спящую рядом Люсю.

Бабочкой на цветке подрагивала на Таиных губах умиротворенная улыбка.

Не было никого, кто мог бы ее увидеть.

Разве только мюонное нейтрино, случайно пролетающее мимо.

Ему, вероятно, эта улыбка и предназначалась.

Нейтрино не ответит, конечно, но всяко полетит дальше в приподнятом настроении.

Форточка смотрела квадратом ночного неба. Покачивался ловец снов, подвешенный над кроватью. Медленно поворачивался, нащупывая гладким бочком свет, забытый на люстре новогодний шарик.

* * *

…Мама Люси оставляет Люсю в манеже и идет к роднику, выполоскать ведро белья.

Она наказывает Тае:

– Таечка, последи, чтобы не плакала. Я скоро. Люся любит, когда перед ней прыгают. Или строят рожи.

Не успевает мама скрыться за калиткой – малышка Люся уже кривится, готовая реветь. Как можно скорее надо ее отвлечь. Пока она не успела набрать воздуха для крика.

Тая принимается бешено скакать вокруг манежа и корчить самые страшные и глупые рожи, на какие только способны мимические мышцы.

Младенец отвлекается от своего горя. Сначала он просто внимательно смотрит, застыв, а потом его крошечный, с двумя полукруглыми тупыми зубками рот приоткрывается – золотым яблочком выкатывается на волю тихий мурлыкающий смех.

Тая прыгает и старательно корчит рожи. Она запыхалась, у нее заболело лицо, но все равно она продолжает свое важное и нужное дело. Ведь ни за что на свете нельзя допустить, чтобы малышка Люся снова начала плакать.

* * *

Люся глубоко вздохнула во сне.

Качнулся, как на волне, серебряный крестик в вырезе ночнушки.

Скользнули по подоконнику тени голых деревьев.

Невесть откуда вырвавшаяся нежность хлынула потоком; Тая и предположить не могла, что ее может быть столько, этой нежности – земляничной, мятной, животворной.

Она приподнялась на локте и, склонившись над спящей Люсей, поцеловала ее в плечо.

«Ты знаешь карту, потому что я знаю. Потому что твои глаза стали моим небом, а мои – твоим».

Потому что так – правильно.

Парни приходят и уходят, подруги остаются.

Сидеть рядом.

Расчесывать друг другу волосы – вычесывать поцелуи, звезды, бессонные ночи, неотправленные