так. Евреи злоупотребляли не сильно, и уж тем более не сильно, если сравнивать их с пришедшими им на смену кавказцами, внесшими в торговлю шикарность, прикормившими ОБХСС, а потом, начиная с 1982 года, сложившими головы на плахе андроповского похолодания. Евреям и не снилось воровство эпохи тотального дефицита, с товарами в семидесятые годы дела обстояли неплохо, продавались даже импортные сигареты, только надо было знать киоски.

Так что не жадность евреев породила бурю.

Торговая буря была отголоском Большого Семитского Урагана, зародившегося в пустынях Израиля и перелопатившего несколько континентов. Израиль показал зубы арабскому миру, СССР разорвал дипломатические отношения с агрессором, и пошло-поехало.

В год, когда Верка приехала в Москву, из Москвы на историческую родину уехали первые 230 евреев.

Дальше – больше. Буря, вырвавшаяся из пустыни, теперь крушила весь мир. Арабы вопили, что приезжающие нарушают баланс, СССР вводил неподъемную «компенсацию за образование», США в отместку вводили поправку Джексона-Вэника. Робкие евреи попытались угнать самолет, разоблачая тем самым свою не очень робкую сущность, их приговорили к расстрелу, в пустыне завыло, расстрел заменили пятнадцатью годами. Зашумели, загудели собрания общественности, хорошие советские евреи начали на этих собраниях посыпать голову пеплом, плохие антисоветские евреи развернули мощную диссидентскую пропаганду. Бушевало страшно: в год, когда родилась Лидия, евреи уже выезжали тысячами.

На их места в торговле тихо и осторожно стали проникать грузины, армяне, осетины, дагестанцы. И даже ассирийцы вылезли из немыслимого археологического далека. Словно и не было Вавилона – вот они, сидят, торгуют шнурками в обувных ларьках на главных улицах столицы. И на их лицах читаешь: «Вавилон пережили, а уж вас-то, колобки, тем более переживем».

Ничего этого Верка не знала, у нее до сегодняшнего дня были другие заботы – чем бы ребенка накормить, да чтобы ребенка не завалило в магазине свеклой.

И вот такая беспросветная жизнь преобразилась за одну секунду.

Как это получилось?! Кого благодарить?!

– Ты из Дагестана? – строго спросила ее Мокеева.

«Сейчас скажет: а как в Москве прописалась? Через фиктивный брак?! А ну-ка вон отсюда! Чтобы в двадцать четыре часа духу твоего здесь не было! – в отчаянии думала Верка. – А вдруг посадят? – Мысль окатила таким ужасом, что Верка тихонько застонала. – Ведь сажают же! И за меньшее сажают!»

– Что ты сказала? – удивленно глядя на нее, спросила Мокеева.

– Я детдомовка… – самым жалобным тоном проныла Верка.

Это не произвело впечатления. Казалось, Мокееву волнует совершенно другое.

– Это я вижу, – сухо сказала она. – Тут написано название городка. Ты оттуда? Там родилась?

– Там…

Она не видела, что взгляд Мокеевой потеплел, словно морская дымка его заволокла. Мокеева погладила Веркину анкету, и, если бы Верка не была так напугана и могла четко видеть, она бы увидела, что женщина с начесом гладит название городка.

– У вас там в городке есть магазины? – спросила Мокеева.

– Один.

– Да, точно… Ну вот что. Такие кадры нам нужны. Ты молодая, энергичная, с московской пропиской. Происхождение правильное. Только тебе надо приодеться, вот тебе спецпропуск в двухсотую секцию ГУМа, с первой зарплаты оденься там. И надо тебе, Вера, учиться дальше. Ты слышала про Плехановский институт?

Верка не слышала не только про Плехановский институт, но и про двухсотую секцию ГУМа, но она кивнула.

– Готовь туда документы. Поступишь на заочный.

– А примут?

– Это не твоя забота, – сказал Мокеева, потом улыбнулась чему-то. – Примут.

Дала водителя с «Волгой», чтобы довез до дома, и объяснила, как принимать дела.

– Перед директором не распинайся, – сказала. – С ним и так был вопрос решенный. Пусть валит… На историческую родину.

Скажете, это не чудо?

Уже потом, много лет спустя заместитель Вероники Ивановны предположил, что ее так высоко вознесли, потому что она родом с Кавказа.

– Тогда же много кавказцев появилось в торговле, – неодобрительно добавил он.

Но Верка только рассмеялась.

– Меня зовут Вероника Ивановна Беленькая. Какая я дагестанка? У них ведь с этим строго: даже если ты у них родился, ты к ним отношения не имеешь. Не будут они тебя поддерживать, если ты русский по крови. У них кровь – это самое важное. Да и не стала бы Мокеева дагестанку пихать. Она расистка, ты разве не знаешь?

– Говорят, что расистка… Но почему тогда она вас назначила? Вы же из Дагестана, а она расистка.

– Отстань.

Но он не унимался.

– Может, она тоже из детского дома?

– Ты дурак, что ли? Ее отец – генерал. А мать – знаменитая портниха. Она всю жизнь живет где-то в центре, чуть ли не на Красной площади. Мокеева – детдомовка! Скажешь тоже!

– Значит, было указание брать из Дагестана.

– Не было такого указания!

Он не поверил, потому что ему надо было иметь хоть какое-то объяснение. А Вероника Ивановна молчала как партизан. Ее и правда не волновали причины явлений. Она как бездомная собачонка бросалась на любой кусок, падающий сверху. Какая разница, чья рука его кинула?

Тем более что не все можно объяснить – некоторые вещи этому не поддаются. Ладно назначение директором магазина, в котором тебя еще месяц назад насиловал старый еврей, ладно поступление в Плехановский – это все-таки вмешательство Мокеевой. И если само вмешательство Мокеевой ничем объяснить нельзя, то его можно хотя бы назвать без объяснений.

«Помогла. Добрая».

Но как тогда объяснить все остальные дары судьбы?

То, что в квартире ее встретила возбужденная красноярская девка и закричала с порога, что сваливает, потому что им начали давать нормальные изолированные комнаты! И девке уже дали!

И мало того, что без девки сразу стало просторнее, хоть еще десять лет живи, так Верке еще и сообщили по секрету, что она может рассчитывать на квартиру. Отдельную квартиру!

Если подождет пару месяцев.

«Конечно, конечно», – бормотала она, стараясь не сойти с ума от сыплющихся на нее даров.

А потом она пошла в детский сад и подарила заведующей спецпропуск в двухсотую секцию ГУМа.

И Лидию сразу же приняли.

Нет, Верка не пыталась объяснить – она уже со следующего дня пахала по двадцать часов в сутки.

Впрочем, один-единственный раз в жизни она поддалась искушению. Это было поздно вечером. Она закрыла глаза, готовясь провалиться в сон, и в эту последнюю минуту бодрствования позволила себе пофантазировать чуточку. И нафантазировала, что Мокеева – ее мать! Что она не может открыться, потому что большим начальницам нельзя иметь детдомовских детей, но хочет загладить вину и поэтому помогает, помогает, помогает…

Верка быстро заснула – она теперь сильно уставала. Не успела додумать свою дурацкую мысль и больше ее не вспомнила.

Только много лет спустя она