несданный экзамен, дооформила бумаги и получила распределение в кооперативный овощной магазин. Зарплату положили маленькую, но Верке сказали добрые люди, что в магазинах крутятся.

– Все будет, – сказали. – Ты только раньше времени не рыпайся.

Она и не рыпалась. Ее такая зарплата устраивала. Трудно было только с дочерью: в ясли была огромная очередь. Верка, конечно, в очередь встала, но настроилась на долгое ожидание. Ясли были от завода, людям из торговли попасть туда было почти невозможно. Люди из торговли должны были все делать «по блату».

А у нее пока блата нет. Она пока не рыпается, копит опыт.

А куда ребенка девать?

Несколько раз она оставляла Лидию одну в комнате, привязанную к кровати. Но тут у Верки были свои страхи – в комнате все-таки была еще одна дверь. Что там взбредет в голову пьяному Ивану Переверзину? Нет, это не выход.

И она стала брать Лидию с собой. Она укладывала ее на мешки с картошкой, а иногда даже сажала внутрь, чтобы торчала одна голова. Это было не от жестокости, а из милосердия: в подсобках овощного магазина работали конвейеры, там могло завалить насмерть. Так что Верка сажала дочь в мешок, чтобы та ни ползать не могла, ни руками дотягиваться до ножей и тесаков. Или не свалила на себя, скажем, гири с прилавка.

Так и торчала Лидия из мешка: как диковинный фрукт, поросший золотым пухом. Так она и дозрела в этих мешках до умения ползать, ходить и трогать все, что ни попадет под руку.

В один прекрасный день Верка застала дочь наполовину освободившейся из мешка. Руки уже торчали наружу, и в каждой было по надкусанной картошке.

– Ах ты мое золотце! – умилилась Верка. – Тоже любишь овощи? Моя кровь.

Дочь и правда пошла в нее. Толстенькая, мягкая, голубоглазая, светловолосая. Отец ее, почти забытый блондин Миша, тоже был крупным, голубоглазым, светловолосым, но Верка видела: ничего от красивого папаши в дочери нет. У того волосы были тяжелые, густые, отливающие медным светом. У Лидии же – пушок над головой, как у одуванчика. Миша мог всю неделю валяться на поляне в перловском лесу, волосы его от этого не тускнели, не засаливались. Они так и лежали колосьями, сияя, как июльское поле. А Лидию один раз в мешок с картошкой засунь – вот она и облетевший одуванчик.

И голубизна глаз другая. У Миши они были хоть и голубые, но изменчивые, иногда даже карие. А у Лидии всегда ровный голубой цвет: порой кажется, что не цвет это, а свет. Что просто светит голубым из глубины взгляда. А выключишь – глаза станут просто белыми.

Верка расстраивалась: ей хотелось, чтобы дочь была красоткой. Не для Верки, а для ее собственной личной жизни. Была бы похожа на Мишу – весь мир лежал бы у ее ног. А так может в Верку пойти, а Верка ведь не очень счастливая.

Директор магазина, правда, подкатывал, но он был женатый и подкатывал так – для развлечения. И даже завалил ее один раз на мешки и сделал свое дело, торопливо пыхтя. Верка не рискнула дать отпор: она боялась увольнения, потому что походы в Иванову комнату к тому времени закончились.

Шкаф убрали, дверь между комнатами открыли, и появилась надежда на две отдельные настоящие квартиры: для красноярской девки и для Верки с дочерью. Это ей красноярская девка популярно объяснила и даже помогла все оформить правильно. Хорошая оказалась девка, умная: покосилась на Иванову картину на стене, но ничего не сказала. Тоже, кажется, перла к своей цели, не отвлекаясь на мелочи.

– Расселяют-то только коммуналки. Пока ты тут числишься со своей отдельной квартирой, и тебя и меня хрен расселят. Понимаешь?

– Понимаю. А что делать?

– А вызывать комиссию, чтобы вывели всех тут на чистую воду. Какая же это квартира? Ни окон, ни туалета. А у тебя ребенок и детдомовское прошлое. У меня, кстати, тоже.

– Ребенок? – удивилась Верка.

– Детдомовка я, – пояснила девка.

Ушлая оказалась. Написала куда надо, и когда комиссия пришла, долго орала, тыча в дверь:

– Это где здесь отдельная квартира, а? Это кто вам понаписал такое? Да мы тут умираем по ночам – она же ревет, как бешеная корова! А ее мамаша по сто раз за ночь в туалет через нашу комнату! В кухню не войдешь, ссаньем воняет, пеленки везде развешаны! Как жить, а?! Как жить?!

Председатель комиссии чесал репу, удивлялся.

Пеленок они понавешали и в коридоре, и в кухне, и кое-какие, да – ссаные, это Верка догадалась для пущего ужаса.

– Нас уже три семьи в этой квартире! – продолжала орать девка, которая накануне этого спектакля развелась с Иваном. – Но это бы ладно, но вы объясните, комнаты-то смежные! Так бывает?! Скажите, так бывает?!

В общем, их поставили на очередь, и шкаф они на всякий случай задвигать не стали – вдруг придут с проверкой. Пеленки, конечно, Верка занесла в комнату, зато получила право пользоваться ванной, туалетом и кухней. В благодарность за это она носила девке овощи из магазина.

Очередь очередью, но квартира когда будет? А кушать надо сейчас. Уволят – на что жить? У Ивана уже не разживешься. Так что Верка потерпела на этих мешках, тем более что терпеть пришлось один раз. Директор магазина топтал только свежих курочек. Оттоптанных он презирал.

Неприятно, конечно, и несколько дней она ходила сама не своя. В ванне бы отмокнуть, но Иван в те дни люто пил – она побоялась проходить по его комнате. Так и сидела в своей, тихо, как мышка, и Лидии все показывала пальчиком по губам, мол, не кричи, дядя Ваня рассердится. Почитать бы девочке, отвлечь, но где взять деньги на книжки?

Все ее книги – это четыре учебника по инженерному делу. Доча, почитать тебе книжку?

И снова из книжки выпала старая желтая тетрадь. Верка взяла ее в руки, открыла первую страницу. Митя говорил, что это конспект инженерных лекций…

Ну надо же…

Ошибся Митя, пусть земля ему будет пухом. Никакие это не лекции, а детские считалки. С чего это он, физик, принял детские считалки за инженерную науку? Вот что алкоголь с человеком делает.

Тут в доказательство последней мысли яростно взревел Переверзин, ему в ответ гуднула девка из Красноярска, треск и звук падения тела. Рука у девки была тяжелая, и била она Переверзина смертным боем.

На следующий день директор магазина ни с того и ни с сего вызвал Верку к себе. Вызвал в кабинет, как для важного разговора.