того, что занимал Иону беседой. Разнообразие и обширность его познаний давали ему возможность делать интересным всякий предмет, чего бы он ни коснулся, и Иона, забыв неприятное впечатление, произведенное на нее предыдущими речами, увлеклась, несмотря на свою грусть, волшебной прелестью его ума. Обращение ее стало непринужденным, речь потекла свободно, и Арбак, только и ждавший удобного случая, поспешил воспользоваться им.

– Ты еще ни разу не видела внутреннего устройства моего дома, – начал он, – может быть, это развлечет тебя. В нем есть комнаты, которые дадут тебе понятие об египетских жилищах. Разумеется, жалкие, миниатюрные размеры римской архитектуры не могут сравниться с массивностью, величавой громадой и исполинским великолепием фивских и мемфисских дворцов. Но все-таки ты увидишь кое-что, напоминающее ту древнюю цивилизацию, которая просветила мир. Подари же старому другу твоей юности один из этих ясных летних вечеров и дай мне похвастаться, что мое мрачное жилище удостоено посещением очаровательной Ионы.

Иона согласилась с готовностью, не подозревая, какой разврат гнездится в этом доме, не подозревая ожидавшей ее опасности. Посещение было назначено на завтрашний вечер, и египтянин удалился с веселым лицом Сердце его учащенно билось необузданной, нечистой радостью. Едва успел он уйти, как доложили о новом посетителе. Но вернемся к Главку.

V. Бедная черепаха. – Новая перемена в участи Нидии

Утреннее солнце ярко освещало маленький, благоухающий садик, заключенный в перистиле дома афинянина. Главк полулежал, грустный и задумчивый, на мягкой траве виридариума, легкий навес защищал его голову от палящих лучей летнего солнца.

При раскопках Помпеи в саду этого очаровательного жилища была найдена броня черепахи. Это странное создание, которому природа как будто отказала во всех радостях жизни, осудив его на пассивное, полусонное существование, обитало в этом доме задолго до того, как Главк приобрел его. Дом строили и перестраивали, владельцы его менялись несколько раз, целые поколения появлялись и исчезали, а черепаха все продолжала влачить свое безрадостное, смиренное существование. Во время землетрясения, за шестнадцать лет до описываемой нами эпохи, дом, занимаемый теперь Главком, страшно пострадал. Тогдашние владельцы покинули его на много лет. Вернувшись, наконец, они расчистили развалины, обрушившиеся на виридариум, и нашли черепаху невредимой, равнодушной к окружающему разрушению. Она вела как будто заколдованную жизнь, ленивую и застывшую, а между тем она вовсе не была так неподвижна, как казалось. Она неустанно совершала свой правильный, однообразный путь: дюйм за дюймом она двигалась по маленькой орбите своих владений. Целые месяцы требовались ей для прохождения всего пути. Неутомимой путешественницей была эта черепаха! Терпеливо, с усилием, совершала она свои добровольные странствия, не обращая внимания ни на что окружающее, – как философ, сосредоточенный в самом себе. Было что-то величественное в ее замкнутом эгоизме! Единственной ее неизменной отрадой было солнце, которое грело ее, вода, которая ежедневно лилась на нее, воздух, который она незаметно вдыхала. Нечувствительные перемены времен года в этом чудном климате не оказывали на нее действия. Она уходила в свою броню, как святой в свое благочестие, как мудрец в науку, как влюбленный в свою надежду.

Она была нечувствительна ни к каким потрясениям и переменам времени – она казалась эмблемой самого времени: такая медленная, постоянная, равнодушная к страстям, бушующим вокруг, и к треволнениям человечества. Бедная черепаха! Ничто, кроме разве извержения вулканов или переворотов мира, не могло замедлить ее ленивого хода! Неумолимая смерть, не щадящая ни величия, ни красоты, проносится мимо, как бы не замечая этого существа, для которого жизнь и смерть почти безразличны.

Живой, подвижный грек чувствовал к этому животному какое-то влечение в силу контраста. Он мог проводить целые часы, наблюдая, как она ползает, и размышлять над ее устройством. В счастье он презирал ее, а в горе – завидовал ей.

Так и теперь, лежа на траве, он наблюдал, как медленно ползла ее темная масса, хотя на вид казалась неподвижной, и тихо говорил про себя:

– Орел выронил из когтей своих камень, рассчитывая пробить твою броню, но, вместо того, камень размозжил голову поэту. Вот аллегория судьбы! Печальное создание! И у тебя были родители. Давно, может быть, век тому назад, была у тебя подруга. Любили ли тебя родители, и любила ли ты их? Обращалась ли твоя кровь быстрее, когда ты ползла рядом со своей подругой? Была ли ты способна к привязанности? Могло ли огорчить тебя ее отсутствие? Дорого бы я дал, чтобы узнать, что таится в твоей груди, окованной броней, заглянуть в твои желания, определить, какое расстояние отделяет у тебя горе от радости! Однако мне кажется, ты все-таки могла бы чувствовать присутствие Ионы – ее приближение было бы и для тебя отрадно, как яркое солнце, как дуновение ветерка. Теперь я завидую тебе – ведь ты не знаешь, что она отсутствует, – о, как я желал бы походить на тебя в промежутках между нашими свиданиями! Какие-то сомнения, тяжелые предчувствия закрались в мою душу. Отчего она не принимает меня? Сколько дней прошло с тех пор, как я в последний раз слышал ее голос. Впервые жизнь кажется мне пустой и скучной. Я чувствую себя, как человек, оставшийся один на банкете, когда свечи потухли и цветы завяли. О Иона, если бы ты только знала, как я боготворю тебя!

Влюбленные мечтания Главка были прерваны приходом Нидии. Легкими, осторожными шагами она прошла через мраморный таблиниум, вошла в портик и остановилась перед цветами, окаймляющими сад. В руках у нее был кувшин с водой, и она поливала истомленные растения, которые как будто ожили от ее приближения. Она нагибалась над ними, вдыхая их аромат, она прикасалась к ним робкой, ласковой рукой. Она ощупывала их стебельки, – нет ли на них засохшего листика или зловредного насекомого. Глядя на ее молодую фигуру, грациозно переходившую от цветка к цветку, трудно было бы представить себе более подходящую прислужницу для богини садов.

– Нидия, дитя мое! – позвал Главк.

При звуке этого голоса она вдруг вся замерла, прислушиваясь, краснея и затаив дыхание. С полуоткрытыми устами, подняв кверху лицо, она старалась уловить направление звука. Затем она поставила лейку и поспешила к нему. Удивительно было видеть, как ловко она пробиралась между цветов и нашла кратчайший путь к тому месту, где был ее новый господин.

– Нидия, – сказал Главк, нежно откидывая назад ее прекрасные, длинные волосы, – вот уже три дня, как ты живешь под покровительством моих домашних богов. Счастлива ты?

– О! Как счастлива! – вздохнула раба.

– А теперь, – продолжал Главк, – когда ты немного оправилась от ненавистных воспоминаний о прежней жизни, теперь, когда тебя одели