Тем не менее мне очень хотелось выступить с опровержением.

Битых два дня я только и твердил: «Ничего». На второй день поздно вечером она прокралась ко мне в дом и забралась ко мне в постель. Как всегда.

И я оказался несостоятелен. Мы лежали бок о бок, и я ждал ее реакции. Что там обычно говорят, когда такое происходит впервые?

«Не волнуйся, это случается с каждым». А я бы ответил: «Со мной никогда такого раньше не бывало».

Только все пошло не по-людски.

Две-три минуты прошли в молчании. Потом она выдала:

— Ты же мне обещал не смотреть политрекламу.

Никогда бы не додумался до такого.

Подобных воспоминаний, наверное, и добивалась от меня Изабель.

— Есть, — повторяю я. — То, что надо.

Тишина. Никто и рта не открывает. Модель для поведения, модель для подражания.

— Да? — спрашивает она наконец.

Так она еще и хочет, чтобы я ей все это рассказал? Не дождется. Кто она такая, чтобы я выдавал ей сокровенные тайны?

— Вы же сказали «вспомните». Вы не сказали «расскажите».

— Может быть, на следующей неделе мы обсудим проблему доверия и ее аспекты.

Дудки. Уж к следующей-то неделе я найду себе достойного специалиста. Да, я виню себя в поведении Леонарда. Давайте обсудим это. Ведь я вам плачу, в конце концов.

Серьезный разговор с Барб у меня состоялся только раз за всю мою жизнь. Правда, хорошо поговорили. Незадолго до этого Гарри заделался членом сената Соединенных Штатов. Первые выборы в конгресс он просрал, а вот вторые выиграл. И просидел в конгрессе три срока. А потом ему захотелось в сенат. Сказано — сделано. Отчасти поэтому я и отважился переговорить с Барб. Я ведь знал, что денег у Митча сейчас — выше крыши.

Мне было почти четырнадцать лет.

Я позвонил ей и попросил о встрече. Она даже не поинтересовалась, в чем причина. Назвала ресторан, и все. К жизни у нее такое же отношение, как к бизнесу. Изложи суть, а там посмотрим. Ну и любопытство тоже сыграло свою роль.

Ресторан оказался покруче, чем я думал. Не супер-пупер, конечно, но в самый раз, чтобы я чувствовал себя неловко в джинсах и футболке.

Она опоздала на три минуты и извинилась. А я выразил сожаление, что одет не как полагается.

— Здесь не смотрят, как кто одет, — говорит. — Ты в полном порядке. Не бери в голову.

Она села напротив меня и в первый раз в жизни внимательно рассмотрела. Ну и как ей моя физиономия? Ведь словечка не проронит.

— Ты голоден? — спрашивает наконец. — Угостить тебя обедом?

Вообще-то я не собирался раскручивать ее еще и на обед, и меня кольнула совесть. Пришлось напомнить себе, что для нее заплатить по счету в ресторане — сущая безделица. Я-то из таких, для кого обед в ресторане — событие.

— Ну давай, высказывайся, — говорю.

Она посмотрела мне в глаза, и выражение ее лица смягчилось. Молча протянула руку, словно желая коснуться шишки на лбу и ссадины у меня над глазом, но только погладила меня по щеке. Бровь у меня была разбита так, что и дотронуться побоишься. Болело и вправду ужасно.

— Митчелл говорил мне, что ты дерешься в школе.

Я рассмеялся. Горьким смехом.

— Это я ему сказал.

— А на самом деле…

— Меня там колотят. Изо дня в день. Стоит мне появиться в школе, как начинается. Посмотри на меня, Барб. Как полагаешь, я могу постоять за себя? Знаешь, сколько я вешу? — Конкретные цифры мне сообщать не хочется, и я торопливо продолжаю: — Я на два дюйма ниже и на двадцать фунтов легче последнего заморыша из нашего класса. На мне большие очки с толстенными стеклами, а в кармане ингалятор. При виде меня у всех прямо руки чешутся. Словно на мне клеймо «Лупи мелкого».

— Ты об этом хотел со мной поговорить?

— Да. Более или менее.

Подошел официант. Барб рекомендует мне «пикатту» из телятины, а я напоминаю ей, что я вегетарианец. На лице у нее виноватое выражение. Говорит, что не знала, и просит прощения. Да и откуда ей было знать? Официант советует мне взять лазанью со шпинатом и сыром рикотта. Я соглашаюсь.

Официант уходит, а я смотрю на Барбару, будто впервые вижу. Пожалуй, я ей благодарен.

— Спасибо за обед, — говорю. — Очень мило с твоей стороны.

Она только отмахивается.

— Удивительно, ты с Митчем уже столько лет. Черт. Извини, я, наверное, глупость сказал. Надо думать, прежде чем говорить.

— Ничего страшного, — говорит Барб. — Сами удивляемся.

— Я имел в виду, что вам нелегко приходится.

Она отпивает воды.

— Может, именно это и не дает нам расстаться.

— Все это так сложно. — Я подпираю голову руками, словно она у меня сию минуту отвалится. — Стоит мне задуматься о вас, как у меня начинает болеть голова. Я уж стараюсь не думать. — Башка у меня и так трещит, меня сегодня в раздевалке грохнули дверью шкафчика в висок.

— Что я могу для тебя сделать?

— Я надеялся, Митч купит мне контактные линзы.

— Разумеется, купит. Какие могут быть сомнения? Тебе стоит только попросить. Ты ведь сам знаешь.

— Тут-то и закавыка. Митч не должен знать, что меня лупят в школе.

— Он уже большой мальчик, Леонард.

— Митч не должен знать, Барб. Не смей говорить ему. Он будет страдать из-за меня. Когда мне плохо, ему тоже плохо. Сказать ему про меня все равно что ударить. Поэтому я не хочу говорить с ним про линзы. Давай это будешь ты? Ты скажешь: «Сегодня я повстречала Леонарда, и мне показалось, что ему будет легче общаться с людьми без очков». И напомнишь ему, что страховки Джейка и Моны на такие линзы не хватит. Только не говори ничего, что сделает ему больно.

Наступает небольшая пауза. Потом я говорю:

— Ты ведь не сможешь причинить ему боль. Я рассчитываю на тебя.

Я не добавляю «а то будешь иметь дело со мной». Это и так ясно нам обоим.

В молчании мы смотрим друг другу в глаза, прекрасно сознавая, насколько не просты мои слова и какой в них скрыт подтекст. Большинство взрослых никогда бы не позволило мне говорить в таком тоне. Все-таки у Барб есть свои достоинства, и немалые.

Она несколько раз кивает в знак того, что она на моей стороне. Во всяком случае, в том, что касается контактных линз.

— Вот тебе мое обещание. Либо я подбиваю его купить контактные линзы и не сообщаю причины, либо я сама их тебе куплю.

— Ух ты, — говорю. — И ты сделаешь это ради меня?

Я тронут. Честное слово, тронут.