— У меня тоже мелькнула такая мысль, — говорю.

Леонард смотрит на Перл, а Перл — на Леонарда.

Отец берет дочку за подбородок.

— И не только я никогда не увидел бы этой мордашки. Никто в мире не увидел бы.

Перл корчит рожицы. Закрывает глаза и высовывает язык. Так она пытается обратить комплимент в шутку.

— Вношу поправку, — говорит Леонард. — Мир бы пережил. Легко.

После того как Перл засыпает, прижавшись спиной к брату, я задаю Леонарду вопрос, который давно собирался задать:

— Ты хотел как-то его наказать? Чисто подсознательно? Повинуясь инстинкту мести или справедливости?

Вопрос мой не случаен. Мне показалось, что некоторые хорошо мне знакомые черты у Леонарда вдруг исчезли. Оказалось, нет. Они просто спрятались.

В молчании слушаем, как дождь барабанит по натянутому полотнищу палатки. Внутри пока сухо.

— То самое, что настигло Перл. Одинокий борец за справедливость.

— Но желание-то у тебя возникло? Ты боролся с ним?

— Нет. Хоть и думал, что придется. Не пришлось.

— А если бы ты повстречался с тем, другим?

— Не знаю. Наверное, было бы то же самое.

— Он убил твою мать.

— Ну да. А моя мать убила моего отца. Я все убеждаю себя, что у нее были свои мотивы. Как я могу ненавидеть человека, убившего мою мать, не испытывая при этом ненависти к женщине, которая застрелила моего отца? Преступление-то почти такое же.

Я ложусь. Леонард тоже. Кладу руки за голову. Он делает то же самое.

— Леонард Деверо Ковальский Санг Ди Митри. Подумать только, что когда я появился на свет, у меня не было вообще никакой фамилии.

— А я-то был как рад, когда обнаружил одну из них.

— Оглянувшись назад, вижу, какой это был для меня больной вопрос. Ведь я сам казался себе каким-то отщепенцем, у которого ни кола ни двора. Мне и в голову не приходило, что весь мир принадлежит мне. И это место, эта гора — мои. А я, со своей стороны, принадлежу им. Кстати, Митч, спасибо, что приехал.

Когда минут через десять-пятнадцать я поднимаю голову, Леонард спит. В свете фонаря лицо у него юное-юное. Совсем как у мальчишки. Одно из тех лиц, без которых этот мир был бы беднее.

Задуваю фонарь и пытаюсь уснуть.

Просыпаюсь почти на рассвете. Дождь закончился. Дети спят. Леонарда в палатке нет.

Откидываю полог.

Леонард стоит спиной ко мне на вершине круглого валуна футах в ста от меня. Он обнажен по пояс, хотя утро холодное, руки раскинуты в стороны. Татуировка видна издалека. Все вокруг в дымке, на горы опустился тяжелый влажный туман. Могила его матери примерно здесь. И вот он, крест.

В молчании смотрю на эту картину, сознавая, как мало я понимал все это время.

Леонард никогда не отождествлял себя с Христом. Его тело было только памятным знаком. Татуировка была для него надгробием на могиле Перл, вещественным доказательством того, что она жила на белом свете.

Могилы еще не было. А памятник был.

И вот теперь есть где его установить.

Я долго смотрю на Леонарда.

Мне хочется подойти и раскинуть руки у него за спиной. Но я не осмеливаюсь. Гармония — штука хрупкая.

Мне хочется напомнить ему — и себе, — как он впервые показал мне татуировку. В гараже Джейка и Моны. Освещенный лучом солнца и осененный крыльями недостроенного дельтаплана. Он сказал мне тогда, что не доживет до тридцати.

И вот ему тридцать.

Можно не спрашивать, не жалеет ли он, что сделал татуировку. И так все ясно.

Насмотревшись, пробираюсь к машине и достаю из багажника переносную печь. Надо бы сварить кофе. И приготовить завтрак для детей.

Когда я возвращаюсь, дети уже проснулись. Они стоят рядом с отцом на влажной земле в своих пижамах, уцепившись за ногу папы каждый со своей стороны.

Пожалуй, теперь и я не нарушу гармонию композиции.

Думаю о Перл, о том, как она по мере сил старалась обустроить свою жизнь и как в результате судьба Леонарда пересеклась с моей. Если бы Перл в чем-то, в самой малости поступила по-другому, Леонард не появился бы в моей жизни и у меня не было бы внуков. А без него и без них моя жизнь была бы куда беднее.

Ведь она преподала мне столько уроков.

Подхожу к Леонарду сзади и обнимаю его. Он обнимает меня в ответ. Надеюсь, он успел завершить свою миссию.

Глупо, думаю. Ведь он жив. А его миссия будет завершена, только когда он покинет этот мир.

В молчании сжимаю его в объятиях.

Надеюсь, он расслышал и понял все, что я ему не сказал.

Впрочем, он всегда понимал меня без слов.