Но не только Тамбовщину хорошо знал дядя Гиляй, ведь жизнь его — постоянная дорога.

ПУТИ И ДОРОГИ

Просто путешественником, туристом дядя Гиляй никогда не был. Но, вероятно, ни один путешественник не собирался в дорогу с такой легкостью, как он. В путь отправляло дядю Гиляя ненасытное желание общения с людьми, жажда новой возможности поговорить, посмотреть, узнать…

Путь дяди Гиляя лежал в первую очередь к человеку родной земли — России. Путешествия его были путешествиями в жизнь — ежедневную, непраздничную, не отмеченную необычностью. И его собственная жизнь превратилась в длительный постоянный путь — по России, по Москве…

Новизна впечатлений? Да, принимал их дядя Гиляй иногда и сам готов был получить. Но в своих путешествиях всегда оставался привязанным к средней России, к Волге, Дону, к степям, к Кавказу — не к прибрежной полосе его, а тем местам, где ютятся на малых пространствах аулы и почти рядом сверкают снежные вершины. Были, конечно, поездки и в другие места. Порой дядя Гиляй неожиданно исчезал из дома, вызывая беспокойство. И летели в Столешники его открытки в два-три слова: «Я в Саратове», «Еду по Дунаю», «Привет из Крыма».

Есть в бумагах дяди Гиляя тетрадь — еще от прошлого века, — на обложке ее написано: «Париж. Италия» — и ни слова ни о том, ни о другом. В Италии был, и в Париже не раз. Париж — город любимого писателя — Виктора Гюго, город искусства. Но не архитектура, не вечная красота обращали его внимание в Париже. Отверженные! — Они больше всего привлекали Гиляровского.

О своих путешествиях по Парижу Гиляровский не рассказывал и не писал. Только когда в его присутствии заходила речь об изяществе парижанок, напоминал:

— И толстых там сколько хотите, посмотрите на парижских прачек, поговорите с консьержками, сходите на парижские рынки.

Бывал за границей дядя Гиляй. И там немало прошел дорог, но длина их ничтожно мала в сравнении с расстояниями, которые преодолел в России. Здесь набирался он впечатлений, здесь отдыхало сердце, душа дяди Гиляя, здесь он познавал жизнь — ее радости и горести, интерес обращен был в глубь российских драгоценнейших для него просторов.

Иные из путешествий не удалось осуществить. Очень хотел отправиться вместе с Георгием Седовым к Северному полюсу, но болезнь, свалившая его в 1912 году (заболел тогда первый раз), помешала. Остались как память этих намерений только визитная карточка отважного путешественника Георгия Седова да письмо его — уже с Новой Земли, из бухты Св. Фоки, которое привез в Столешники какой-то матрос.

Пока Георгий Седов готовился к экспедиции, встречался с ним Гиляровский не раз в Петербурге, а в Москве Седов приходил в Столешники. С Новой Земли Седов писал, что хранит он, «далекий полярный путешественник, заветы дяди Гиляя», постоянно его вспоминает.

И в Столешниках Седова помнили всю жизнь. Собирали, что появлялось о нем в печати.

Еще об одном путешествии мечтал и тоже не сумел осуществить. Попал к дяде Гиляю в руки, в Яновщине у Быковых, заграничный паспорт Николая Васильевича Гоголя, в котором был отмечен весь путь писателя из России в Италию и по Италии до Рима с указаниями и отметками дат, дней пребывания его в городах Чехословакии, Швейцарии, Австрии, Италии. Быков, увидев, с каким интересом дядя Гиляй изучает паспорт Гоголя, подарил ему его вместе с креслом. Вместе с креслом уехал паспорт из Столешников в саратовский Радищевский музей. Но дядя Гиляй снял с паспорта копию. На отдельных листах пометил каждый город в той последовательности, как в паспорте, вложил их в конверт и хранил — все надеялся, что получит когда-нибудь возможность повторить заграничное путешествие Гоголя. Но возможность эта так и не пришла.

Самостоятельная жизнь началась с путешествия по России. Для него не разрабатывал заранее маршрута, с собой не брал лишнего. Но ни одно подготовленное, тщательно обдуманное, заранее распланированное не смогло бы дать больше, чем его первое десятилетнее путешествие по России. Сколько городов, сел, деревень, людей.

И знал он — путешествия не должны прекращаться. Поэтому сборы в них всегда были коротки, решения начать принимались стремительно, ну а срок — его подсказывали обстоятельства. И пока не заболел, путешествия дяди Гиляя продолжались. Вопроса «Куда?» нельзя было задавать. «Где ваш путь?» — на такой ответит: «К Волге! В степь!» Иногда на Урал, на Кавказ… Этих «иногда» бывало много, но всегда Волга, ее города и степь, села, деревни заволжские, задонские. Всегда стремился к Волге. Беспокойное нетерпение охватывало дядю Гиляя в минуты радостно ожидаемой встречи с рекой.

— К Волге! — торопливо объявлял извозчику, едва оказывался на привокзальной площади Самары или Нижнего, Симбирска, Ярославля, Рыбинска…

Голубая полоска воды увеличивалась, росла. Тихо плещется волна, мягко и ласково ложась вдоль песчаной отмели, легкий ветерок шуршит в прибрежном кустарнике. Бросив куртку, саквояж и фуражку на землю, прямо в сапогах, входил в Волгу. Долго и тщательно умывался, затем сушил лицо, подставив его ветру, зачерпнув горсть воды, с наслаждением пил. А потом возвращался в город.

Куда только не приходилось дяде Гиляю ездить по заданиям газет, и почти всегда Волга оказывалась на пути. Не случайно — намеренно. Ничего не стоило пересесть на станции, полустанке в другой поезд, чтоб заглянуть к Волге, даже если надо сделать значительный крюк. Свидания с нею бывали стремительны, порой всего на несколько часов. Но окунулся в ее волны, переплыл от берега к берегу или, разбивая волжскую гладь веслами, поднялся три-четыре километра против течения, поговорил, встретив рыбаков, просто волгарей, и усталость, раздражение, огорчение, о которых никто никогда не знал, — все исчезало…

Путешествия вдоль берегов Волги, по ее базарам, ярмаркам, пристаням летом, когда собирали они около себя народ со всех концов России, стали традицией.

Хорошо знал Рыбинск, почти