На следующее утро заглянул доктор. День выдался темный; с неба валил снег, в карнизах свистел ледяной ветер. Уэйд вошел, покрасневший от холода, растирая ладони, замерзшие от неподвижного сидения в экипаже.

Сильвестра оживилась, увидев его; она сразу вышла из столовой, едва заслышав в прихожей голос Уэйда. Стоя наверху, Эстер не могла не заметить, что доктор коротко улыбнулся вдове, на лице которой читалось облегчение. Она поспешно подошла к Уэйду; тот взял ее за руки и, кивая головой, стал что-то говорить. Беседовали они недолго; затем доктор сразу поднялся к Эстер и, взяв ее под руку, увел от перил в более укромное место, ближе к центру площадки.

– Новости неутешительные, – очень тихо произнес он, словно опасаясь, что его услышит Сильвестра. – Вы давали ему порошки, которые я оставлял?

– Да, в самой сильной из предписанных вами доз. Они несколько облегчают боли.

– Именно так, – доктор кивнул.

Он выглядел замерзшим, озабоченным и очень уставшим, словно тоже спал очень мало. Возможно, всю ночь провел с другими пациентами. Внизу в прихожей послышались шаги – Сильвестра ушла в гостиную.

– Хотелось бы мне знать, чем ему можно помочь, но, признаюсь, я работаю вслепую. – Уэйд посмотрел на Эстер с улыбкой сожаления. – Это совсем не тот случай, какими я занимался на нижней палубе. – Он сухо усмехнулся. – Там все происходило очень быстро. Людей заносили и укладывали на парусину. Каждый ждал своей очереди; кого раньше принесли, того и смотрят. Все сводилось к извлечению мушкетных пуль и осколков дерева. Вы знаете, что щепа тика ядовита, мисс Лэттерли?

– Нет.

– Конечно, нет! Думаю, в армии вы с ней не сталкивались… Но зато у нас на флоте не встречалось людей, растоптанных копытами или волочившихся по полю боя за лошадьми. Полагаю, вы сталкивались с такими случаями?

– Да.

– Но мы оба привычны к артиллерийским осколкам, сабельным порезам, ранам от мушкетных пуль и лихорадке… – Глаза его блеснули при воспоминании обо всех этих ужасах войны. – О боже, эти лихорадки! Желтая лихорадка, цинга, малярия…

– Холера, тиф, гангрена, – отозвалась Эстер, сразу ясно представив себе чудовищные картины минувшего.

– Гангрена, – согласился доктор, не сводя с нее пристального взгляда. – Бог мой, я повидал мужественных людей! Думаю, что в этом мы не уступаем друг другу, не так ли?

– Полагаю, так. – Ей не хотелось бы снова видеть бледные лица, изломанные тела, лихорадку и смерть, но она испытывала чувство гордости оттого, что приняла в этом участие и может на равных говорить с человеком, которого не поймут обычные читатели или слушатели.

– Что мы можем сделать для Риса? – спросила Эстер.

Доктор тяжело и шумно вздохнул.

– Обеспечить ему максимальный покой и комфорт. Надеюсь, внутренние ушибы со временем пройдут, если только нет повреждений, о которых мы не знаем. Поверхностные раны заживают, но прошло слишком мало времени. – Очень серьезно посмотрев на Эстер, доктор вдруг заговорил почти шепотом, противореча только что сказанному: – Он молод и прежде отличался силой и крепким здоровьем. Плоть заживет, хотя на это потребуется время. Раны, должно быть, до сих пор причиняют ему жестокую боль. Это ожидаемо, и тут ничего не поделаешь, остается терпеть. До некоторой степени вы можете облегчить его страдания с помощью оставленных мною порошков. В каждый свой приход я буду делать перевязки и следить, чтобы в раны не попала инфекция. Небольшое нагноение есть, но пока никаких признаков гангрены.

– Прошлым вечером мне пришлось сделать ему перевязку на обеих руках. Извините. – Ей не хотелось рассказывать про неприятный инцидент с Сильвестрой.

– О? – Уэйд насторожился, озабоченность во взгляде усилилась, но Эстер не заметила в нем ни гнева, ни осуждения. – Думаю, вам лучше рассказать мне, что произошло, мисс Лэттерли. Я ценю ваше стремление защитить пациента от вмешательства в личную жизнь, но знаю его достаточно долго. Мне уже известны некоторые особенности характера Риса.

Коротко, опуская подробности, Эстер рассказала доктору о встрече Сильвестры с сыном.

– Понятно, – тихо произнес Уэйд и отвернулся; она не могла видеть его лица. – Это не радует. Прошу вас, не поощряйте ожидания миссис Дафф… Мисс Лэттерли, признаюсь, я не знаю, что сказать. Нельзя оставлять стараний; надо делать все, что можно, невзирая на трудности!

Он медлил с уходом, словно ему требовалось время, чтобы справиться с чувствами.

– Я видел чудеса выздоровления. Видел и множество смертей. Может быть, лучше ничего не говорить Сильвестре, хотя это и непросто, пока вы постоянно находитесь в этом доме?

– Я попробую. Как вы думаете, речь к нему вернется?

Доктор снова повернулся к ней; глаза у него сузились, потемнели, стали непроницаемыми.

– Понятия не имею. Но вы не должны допускать, чтобы полиция беспокоила его! Если так случится и его доведут до еще одной истерики, это может убить его.

Говорил он напористо, срывающимся голосом. Эстер уловила в нем нотку страха и заметила то же чувство в глазах и уголках рта.

– Не знаю, что случилось или что он натворил, знаю одно: воспоминания для него невыносимы. Если хотите сохранить ему рассудок, то соберитесь с духом и используйте все свои возможности, чтобы оградить его от полиции. Своими вопросами они заставят его вновь пережить этот ужас. А это все равно что подвести его к краю пропасти, ввергнуть в бездну безумия, из которой он может не вернуться. У меня нет никаких сомнений: если кто и способен справиться с этой задачей, так это вы.

– Благодарю вас, – просто ответила Эстер. Такой комплимент имел для нее высокую цену, поскольку исходил от человека, не говорившего пустых слов.

Уэйд кивнул.

– А теперь пойду и осмотрю его. Будьте так добры, позаботьтесь, чтобы нам не мешали. Мне нужно проверить не только руки, но и остальные заживающие раны – не повредил ли он на них кожу. Благодарю вас за заботу, мисс Лэттерли.

На следующий день к Рису пришли первые посетители.

Это случилось сразу после полудня. Денек выдался яркий. Снег, лежавший на крышах, отражал в ветреное небо несмелые лучи скудного зимнего солнца, скрасившего короткий зимний день.

Эстер находилась наверху, когда раздался звон колокольчика и Уормби ввел женщину необычной наружности. Среднего роста, одетая в неброские цвета, она привлекала взгляд чертами лица – твердого, явно асимметричного, но передающего чувства невероятной уверенности и внутреннего спокойствия. Эта женщина определенно не считалась красавицей, но так и лучилась благодушием – качеством даже более привлекательным, чем красота.

– Добрый день, миссис Кинэстон, – произнес Уормби с заметным удовольствием и перевел взгляд на юношу, который вошел вслед за женщиной. Волосы и кожа у него были светлые, как у нее, но лицо совсем другое – худое, с тонкими чертами и орлиным профилем, а глаза – ясные и голубые. В юноше угадывалась мечтательность и склонность к юмору, но вместе с тем некое одиночество. – Добрый день, мистер Артур.