И он исчез.

«Понятно, – подумал Кот Василий. – Знаем мы таких героев. Борцов за справедливость. „Поискать ключи“. Только его и видели. И зачем я только приехал. Самое худшее – лежал бы себе на диванчике и плевал в потолочек».

Сверху раздался голос Ивана Терентьевича:

– Нашёл. Нашёл ключи!

Послышались металлические звуки. Это Иван Терентьевич пытался открыть замок.

– Не получается. Сил не хватает. Смазать бы его, этот проклятый замок. Никак! Не-е открою…

И вдруг возня с замком сменилась звуками борьбы. Раздался жалобный крик Ивана Терентьевича:

– Спасите! Кошка!!

Послышалось отвратительное кошачье мяуканье и сдавленный крик Ивана Терентьевича:

– Ва-ассиииии…

Василий забарабанил вверх, в крышку погреба:

– Эй! Как тебя там? Кошка. Немедленно отпусти! Это мой друг! Иван Терентьевич. Ясно? Отпусти. Не то хуже будет! Матерью родной клянусь! Мурой Алексеевной…

Наверху воцарилась тишина. Затем послышался тихий кошачий голос:

– Кем, кем клянёшься?

– Мурой Алексеевной. Матерью! – повторил свои угрозы Василий.

– А тебя самого как звать?

– Какая разница? Ну, Василий.

– Братик, – только и ахнули наверху. – Родной!

Через несколько минут Иван Терентьевич и кошка открыли замок.

И сестра бросилась в объятия брата.

– Васенька!

– Сестрёнка!

Иван Терентьевич попросил Василия достать платок и долго-долго вытирал глаза.

Потом все успокоились и перешли к делу. Василий принялся уговаривать Лизуню помочь им вернуть бабушкины драгоценности.

– Но Уклейкин меня убьёт.

– Не убьёт. Как ты можешь с ним жить?

– Что делать? Дети. Надо кормить, воспитывать.

– У всех дети. А у этих рыб не было детей? – спросил Иван Терентьевич. – Нельзя только о себе думать.

Лизуня пригорюнилась:

– Что же мне делать?

– Жить по совести. А его наказать. Отнять награбленное. И вернуть старушкам.

– Ладно, – сказала Лизуня. – Вы правы. Детей у меня – только одна девочка осталась. Как-нибудь проживём.

– А другие?

– Других Уклейкин на лодке отвёз. Ночью. На ту сторону реки. Говорит, в надёжные руки. Больше я их не видела.

И Василий, и Иван Терентьевич сразу догадались, куда отвёз Уклейкин Лизуниных детей. Ночью на лодке. В какие их отдал надёжные руки. Такая участь и им готовилась.

– А я рада, – продолжала Лизуня. – Чему хорошему они здесь научатся? В надёжных руках спокойнее. А вы как думаете?

Иван Терентьевич незаметно приложил к глазам платок.

– Я спрашивала адрес этих людей. Хотела через мост железнодорожный сбегать. Он не говорит. Молчит. Почему?

– А чего зря себя и детей расстраивать? – сказал Василий.

– И я так же думаю, – обрадовалась Лизуня. – Не мог же он их… Вы понимаете.

Она повеселела, прыгнула наверх:

– Сейчас принесу ваши драгоценности!

Василий отобрал платок у Ивана Терентьевича и долго-долго вытирал глаза:

– Ох, Уклейкин. Ну, Уклейкин. Ну, ничего. Ты нам за всё ответишь!

Глава тринадцатая

Последняя, самая решающая!

Трудно описать радость бабушек, когда Кот Василий и Иван Терентьевич вернулись домой.

Всю эту ночь старушки не спали. Глотали валидол и валерьянку. Мура Алексеевна от валерьянки отказалась. Выпила только три капельки. Но и от этих трёх капелек глазки у неё заблестели, а язык стал заплетаться:

– Усе! Больше ни капли.

И когда Василий вошёл в дом (с Иваном Терентьевичем в кармане)… Что тут началось – можете себе представить!

О мышке Машке и говорить нечего. Как только Иван Терентьевич выпрыгнул из кармана, она уволокла его в уголок, усадила на полено и принялась считать пульс.

– Сто десять… сто двадцать… А сердце как? Не болит?

– Не болит! Ничего у меня не болит.

– А у меня болит! Из-за тебя чуть не померла.