Альфа он или кто? Имеет право использовать любую комнату как свою!

Тихий перезвон колоколов разбавлял повисшее в воздухе напряжение. В соседнем парке оголтело пели птицы, возле мусорки в квартале рядом орали коты, решившие, что сейчас на календаре март и не ебет, что он был больше полутора месяцев назад. Но здесь на лестнице, ведущей в маленькую, скромную католическую церквушку было непривычно тихо и как-то…

Спокойно. Тихо хмыкнув, я пробежалась кончиками пальцев по спине застывшего рядом оборотня. С удовольствием замечая, как напрягаются и расслабляются его мышцы под моей рукой.

— Ты готова? — Кайл поморщился, поправив тонкий галстук-селедку, и недовольно заворчал, пальцем оттягивая ворот кипенно-белой рубашки.

— Вполне, — я снова хмыкнула, разглаживая невидимые глазу складки на любимой узкой юбке-карандаш. Натуральная кожа вызывающего красного цвета сидела как влитая, не оставляя никакого простора воображению. И, сжав пальцами миниатюрный букет черных, чуть подсохших роз, перетянутый грубой пеньковой веревкой, я сжала пальцами локоть волка, послушно шагая за ним.

Чувствуя, как усердно и зло меня сверлит чей-то ненавидящий взгляд. А другой, липкий и жадный, нагло любуется мною, следя за каждым моим движением. Предвкушая нашу скорую, очень скорую встречу.

Губы растянула хищная улыбка и, облизнув припухшие от долгих поцелуев губы, я позволила себе вольность. Вытянув руку с букетом в сторону, показательно оттопырила исключительно средний палец. Не испытывая ним тени смущения или раскаяния в том, что делаю это на пороге божьего дома.

Я пренебрежительно фыркнула, прикусив губу, чтобы не расхохотаться. Помилуйте, раскаяние у ведьмы? Смущение у дочери Хаоса и Бездны? О, ну это так наивно, что даже не смешно!

— Нам точно сюда надо? — в который раз за эти полдня вдохнул Монтгомери, недовольно поглядывая на искусные, яркие витражи над массивными, деревянными дверями, оббитыми железом и серебром.

— Ты трусишь, волчара? — я вскинула бровь, смерив его насмешливым, дразнящим взглядом. И на мгновение прижалась к его боку, выдохнув прямо в ухо, оставляя на линии челюсти темно-фиолетовый след от помады. — Не бойся, детка. Я с тобой. Я спасу тебя от лап этих страшных церковников… Если захочу, конечно же.

— Ну ты… — Кайл фыркнул, положив руку мне на задницу и сжав пальцы. — Стерва.

Моя улыбка стала шире, и, не выдержав, я тихо засмеялась, утягивая его следом за собой сквозь высокую сводчатую арку, ведущую в здание церкви. Совершенно не возражая, когда этот засранец с коротким рыком резко развернул меня, впиваясь в губы властным, голодным поцелуем. Рисуя острыми когтями узоры на моей слишком хорошо сидящей юбке.

— Порвешь, устрою шопинг по самым злачным местам города, — жарко выдохнула ему в шею, скользя языком по горячей, терпко пахнущей желанием коже. Вздохнув, я нехотя выбралась из родных объятий, щелкнув недовольно скривившегося волчонка по носу.

И даже не удивилась, обнаружив на юбке сбоку откровенный разрез до самого бедра. Рваный, неровный и возмутительно очаровательный в своей вульгарности.

— Сука, — выдохнула почти беззвучно и с легкой ноткой одобрения. И, похлопав раздраженно скалившегося волка по плечу, неторопливо зашагала в сторону зала для богослужений. Небрежным жестом смахнув с плеча жирного черного паука.

Эту гадость я терпеть не могла еще со времен ученичества. Увы, иметь фобию для ведьмы — непростительная роскошь. Из нас их выковыривали, причем, порою, в буквальном смысле этого слова. И моя боязнь пауков не стала исключением. От нее я избавилась путем ночевки в грубо сколоченном ящике.

Доверху набитом этими божьими тварями. Ядовитыми, бесполезными для колдовства и ритуалов, и… Отвратительно мохнатыми. Незабываемый опыт, что ни говори. И действенный, бояться пауков я отучилась раз и навсегда.

Коротко хмыкнув, я ностальгически улыбнулась, толкая еще одни двери, ведущие прямо в зал. Здание церкви, построенное то ли в восемнадцатом, то ли в девятнадцатом веке, казалось, пропиталось насквозь приторно-сладким запахом сандала. От него кружилась голова, а на языке оставался неприятный, кислый привкус. А еще здесь было холодно и едва уловимо тянуло сыростью и разложением. Как в старом добром склепе под патронатом Святой инквизиции, где мне довелось побывать пару раз.

Исключительно в целях самообразования, конечно же.

— Здесь… Воняет, — хрипло шепнул волк, обняв меня за талию и спрятав нос в изгибе шеи. И глухо пояснил, потершись щекой о мою кожу, приятно царапая ее отросшей щетиной. — Смертью. И… Чем-то еще. Нос забило нахуй, ничего не чувствую.

— Нежная фиалка, — тихо фыркнув, я поправила шляпку и вуаль. И шлепнув по чужим, слишком наглым лапам, медленно и торжественно направилась по проходу между скамеек к возвышению в конце зала.

В небольшом помещении царил такой приятный моему черному сердцу полумрак. Тьма клубилась между огромных, затейливых витражных окон, вилась кольцами под высоким сводчатым потолком и обходила стороной возвышение с алтарем и блестящим начищенными трубами органом, величественно возвышавшимся у самой стены. Стоящий в кольце солнечного света, лившегося из-под купола небольшой башенки над ним, старинный музыкальный инструмент казался чем-то инородным и чуждым. И, тем не менее, этот его монструозный вид — черное дерево и потемневшие от времени клавиши, сравнявшиеся цветом с настоящей человеческой костью — дополнял окружающую обстановку. Добавляя нотку экзотики в мрачный пафос и нравоучительное, торжественное величие, неуловимо витавшие в воздухе.

Тихо рассмеявшись, я щелкнула пальцами, остановившись в паре шагов от укутанного светом куска помещения. Колкие иглы магии взвились, окутав мою руку всего на пару секунд. Но этого оказалось достаточно, чтобы горевшие в зале свечи громко затрещали и зажглись, разгоняя царивший вокруг мрак. Еще один щелчок — и по полу прошелся легкий сквозняк, стирая тонкую белую линию охранного круга, любовно вычерченную заботливым священником.

— Дилетанты, — небрежно дернув плечом, я провела рукой по юбке, вновь расправляя невидимые глазу складки. Чуть наклонила голову, прислушиваясь к воцарившейся в зале тишине. И растянула губы в наглой, самоуверенной улыбке сделав, наконец, то, зачем сюда пришла.

Шагнув к стоявшему напротив алтаря тяжелому гробу из дорогих пород красного дерева, простому и невыразимо изящному в своей мрачной элегантности, я положила на грудь лежащего внутри мертвеца тот самый букет черных роз. И запечатлела на холодном, бледном лбу целомудренный поцелуй, позволив себе обронить пару совершенно неискренних слез.

Чтобы тут же отойти ровно на один шаг назад, не выходя за пределы светового пятна и сцепить пальцы в замок, покаянно опустив голову. Кожей ощущая, как тот самый чужой липкий интерес медленно сменяется ядовитым, едким удовольствием и неторопливо сходит на нет, оставляя меня один на один со старой церквушкой, недовольно ворчащим волком и…