— Ты руку-то отпусти! — вырвался он, придя в себя.

На баке не было ни души.

Илья, когда война оказывалась неизбежной, становился дерзким, агрессивным и непредсказуемым. Отец его наставлял, когда он был еще худосочным и чуть трусливым десятилетним шкетом: «Если на тебя нападают — иди на таран». Тогда он показал ему пару приемов, которые пригодились потом в его внешкольной пацанской жизни. Это батя записал Илью в седьмом классе в секцию бокса, чтобы он не был слюнтяем и маменькиным сыночком.

Апперкот и тут же удар в район печени — этот прием у Ильи был доведен до автоматизма. И он всегда был благодарен отцу за то, что тот настоял, чтобы он пролил свою кровушку и пот на ринге. Великим боксером он в районе не стал, но те, кто его знал, предпочитали с ним не связываться. В секции бокса будущий повеса приобрел некоторые приемчики, нырки и уходы за спину противника, которыми иногда не без удовольствия пользовался, оставляя противника в дураках. В Ростове, если ты, припозднившись, идешь ночью по Богатяновскому или по Чехова или даже по витринной прилизанной Пушкинской без ножа или не обладаешь определенными навыками рукопашного боя, большая вероятность нарваться на неприятности. В лучшем случае можешь быть просто ограблен, а в худшем еще и избит. Это Ростов-папа.

Корреспондент не очень-то был расположен вести беседу под луной с курсантом по фамилии Куянцев, тем более он ему был глубоко несимпатичен. Да и что, собственно, можно было с ним обсуждать — кто виноват и что делать? Его сильно раздражала надменность и прыткость этого морского щегла. И поэтому не терпелось посмотреть того в деле.

Прием был применен незамедлительно, в лучших традициях жанра. Курсант даже и не понял, как он оказался на сохранившей еще горячий солнечный эфир палубе.

Илья склонился над поверженным врагом, жадно, по-рыбьи, хватавшим ртом соленый морской йодированный воздух.

— Ты чего… офонарел? — еле выдавил тот из себя.

— Извини, не рассчитал. Что-то с нервами. Не люблю, когда мне угрожают. Если, что обращайся… — Интерес к врагу сразу пропал; впрочем, жалости к нему тоже не было.

— Мы еще поговорим. — Куянцев молча уполз в темноту.

Победа была бы полной, но триумфатор в темноте споткнулся о кнехты, не удержался на ногах и впечатался левой стороной лица в дверь кладовой такелажа. Настроение было вконец испорчено. Он постоял, перегнувшись через перила, рассматривая, как форштевень «Надежды» вспарывает серебристую ткань Эгейского моря. Оторваться от этого завораживающего действа было совершенно невозможно. «Эх, Куянцев, Куянцев, надо было меня на грот потянуть: там бы ты со мной точно справился», — почему-то грустил победитель.

В приоткрывшихся неожиданно обстоятельствах, появилась возможность, познакомится с подружками Маши.

Илья поскребся в кубрик к девчонкам.

— Погодите, — донесся тихий девичий голос.

Он приоткрыл было дверь, заглянул в полутьму.

— Я так, случайно шел мимо; узнал, кто-то тут у вас болеет.

Дверь перед ним резко захлопнулась.

— Кто же это на паруснике слухи распускает? — Глухой шепот у Кати был за дверью строгим: мол, ходят тут всякие…

— Петрович мимоходом сообщил, что собирался к вам заглянуть с инспекцией: вроде как Настя плохо себя чувствует. — Оправдывался визитер.

— А тебе какое дело? Ты же не доктор.

— У меня мед есть. — Илья в нерешительности потоптался у дверей.

— Ну, заходи, раз уж пришел. — Из темноты проявилось лицо Кати. — Настя и вправду расхворалась, температура у нее. Где мед? — Отвернувшись от застрявшего в дверях гостя, пояснила иронично в темноту каюты: — Девчонки! Беспокоятся о нас. — Голос у неё внезапно потеплел. — Мы сейчас, подруженька наша, чаю тебе с медом сделаем. Ты же хочешь чаю с медом, правда, Настюха? И пойдешь у нас быстренько на поправку…

Ольга сбегала к баку с кипятком, что стоял в кубрике рядом с дневальным. Илья между тем быстренько сгонял к себе в каюту за баночкой меда. Сели пить чай. Гость скромно примостился на краешке стула, держал чашку в ладонях, будто грел ее.

Настя и правда была какая-то серая; ее черные цыганские глаза потухли, будто покрылись пеплом. На чуть подернутом оспинками от подростковых прыщиков узком лобике появилась испарина. Улыбка хоть и поселилась навечно на ее лице, но была сейчас какая-то вымученная.

Маша, намазывая на галетное печенье тонким слоем янтарь меда, серьезно рассуждала:

— Вот видишь, Настя, слухи все равно дойдут до ушей Владимира Петровича.

— Если вы не проболтаетесь, — слабо отбивалась Настя.

Ольга хихикнула. Это была девушка небольшого роста, похожая на подростка, притом мужского пола: вторичных половых признаков за ее робой не угадывалось совершенно. Была она угловатая и чуть медлительная, но, когда начинала говорить, сразу расцветала и хорошела. Тараторила она — будь здоров.

— Ты посмотри! — Она подтолкнула плечом самую строгую среди подруг, Катерину. — Мы проболтаемся? Сама упала в обморок в наряде, а мы проболтаемся. Видел четвертый помощник. Видели мальчишки из восемнадцатого кубрика… — И затараторила так быстро, что добрая половина ее речи благополучно проскочила мимо ушей Ильи.

Маша на нее шикнула:

— Ладно, не шуми! Это она так, переживает. — Попыталась она успокоить приболевшую подругу.

— Ага, — Настя отодвинула недопитую чашку с дымящимся зеленым чаем, — вам хорошо… А вдруг меня спишут на берег из-за температуры?

— А какая температура? — Илья поинтересовался, чтобы поддержать разговор у постели больного. — У меня мама, между прочим, главврач поликлиники.

Маша брызнула взглядом своих голубых глаз в его сторону:

— Главное сбить не получается.

Катя, опять вдруг перешла на шепот.

— Вы вот что, товарищ эскулап, никому не болтайте только, ладно? Тридцать девять уже, однако. — Она трагически вздохнула. — Понаблюдаем еще до завтра конечно, может кризис и минует, и пойдем мы быстренько на поправку. Да, Настёна?

— Вы чего, обалдели? — Встрепенулся, тревожась, Илья. — Надо позвать срочно врача; может, укол какой сделать, таблетки…

Настя тихонечко, жалобно кашлянула из своего закуточка.

— Таблетки я пью, мне мама дала с собой. Не надо врача. Тогда точно спишут на берег. Я этого Петровича знаю. А мне никак нельзя. Мне тогда плавпрактику не засчитают.

«Вот дура! — подумал Илья. — При чем тут плавпрактика, море-океан, качка эта, когда речь идет о самочувствии, о здоровье? Неужели можно так любить море, чтобы думать не о себе любимом, а о том, сдашь ты плавпрактику или нет? Ненормальные!»