Она почему-то стала путаться и переходить с ним то на «вы», то на «ты», но он этого даже не заметил.

Илья всё так же восхищенно смотрел на нее и молчал, так что она смущенно, чуть помедлив, переспросила:

— Хоть, что-то понятно вам?

Маша опять серьезно, будто изучая, посмотрела на него, даже слишком серьезно. Что-то произошло, но она не понимала, что. Зачем она согласилась рассказывать этому молодому надменному чужаку про снасти бегучего такелажа? В его взгляде, в его серых глазах было что-то завораживающее, а его рука, которая еще минуту тому назад держала ее ладошку, вдруг вызвала у нее незнакомый ей до этого трепет в груди. Она ни с того ни с сего стала говорить ему «вы» и отворачиваться от его взгляда. Сердце её вдруг забилось испуганной птахой. Она почувствовала, что рядом находится не мальчишка-сокурсник, а молодой, сильный мужчина.

— Учите. Если забыли, надо записывать… — И, помолчав, облокотившись на леера, тоном учительницы, не терпящим возражений, добавила: — Пока всё. Мне некогда. До свидания…

И она пошла от него, чуть покачивая бедрами. Даже ей самой было непонятно, почему она вдруг так идет: может, оттого, что палуба накреняется от небольших волн то влево, то вправо, а может, от первородного инстинкта, чувствуя при этом, что ее оглядывают с ног до головы, и ей это нравится. А, поймав себя на этой крамольной мысли, когда заметила за собой этот невинный «грешок» — ходить, покачивая бедрами, — рассмеялась, обозвав себя дурехой. Обернувшись, она показала Илье язык и нырнула в темную прохладу носовой рубки.

Илья же продолжал стоять, держась за поручни, немного обалдевший от выходки Маши.

— Что, корреспондент, снасти с Машей изучаешь?

За спиной вдруг откуда-то возник незнакомый курсант. Он был кряжист, круглолиц и безобразно прыщав. На нагрудной нашивке в левой стороне выцветшего синего блузона значилась фамилия и инициалы нахала — курсант Куянцев О. А.

Илья обезоруживающе братски ухмыльнулся и скосил глаза: мол, иди своей дорогой, я тебя не трогаю, и ты меня не тронь. Но курсант продолжал стоять, набычившись у него на пути, насвистывая мелодию «Тореадор, смелее в бой». Что тут говорить, морское воспитание. Надо принимать их такими, какие они есть. Илья от щедрот своих еще больше растянул губы в дружеской улыбке, надеясь, что этот непонятливый субъект скроется из виду.

Куянцев же улыбку не принял. Когда Илья попытался пройти мимо него, тот, притормозив его за край футболки, прошипел прямо в ухо:

— Тебя же просили по-хорошему: отстань от наших девчонок. Слышишь, корреспондент, не возражаешь, ежели я тебя тоже кое — чему поучу? Не забздишь ночью на грот — мачту со мной прогуляться? За жизнь поговорить на бом-брам-рее. Хотя для тебя хватит и грот — реи! Ну что? — Он смотрел на Илью зло, испытующе, по-волчьи чуть оскалившись. — А то приходят сюда, девчонок чужих донимают…

У Ильи побелели скулы.

— Слышишь, Куянцев О. А., — он сразу как-то весь подо брался, будто к прыжку, — ты не меряй на себя-то других! Хочешь поучить меня — давай прогуляемся, поучи, если сможешь! — В Илье проснулся дворовый забияка, руки у него непроизвольно сжались в кулаки. — Только ночь-то очень длинная, конкретно время называй…

— В два часа, и не опаздывай. Встречаемся у грот — мачты. А если не придешь, то… — Он не договорил и намеренно враскачку, как настоящий мореман, пошел прочь.

«Пижон, всё лирическое настроение испортил!» — огорчился Илья. Он глянул вверх, вспомнил, как Маша, чуть с улыбкой согласившись познакомить его с парусным вооружением «Надежды», рассказывала увлеченно, будто читала поэму, о грот — марселях нижних и верхних, таинственных, по названиям крюйс — брамселях и поэтичных, так ему почему-то чуди лось, грот-бом- и фор-бом-брамселях. Поэтическое настроение куда-то вовсе испарилось. Где-то там, под небе сами, на бом-брам-рее, он должен встретиться с этим Куянцевым. Такая высота и вправду была не его конек. Это не на чердак лазить с балкона, тут в темноте, на скользкой от ночной влажности рее… Представил себя на высоте, и у него от страха зашевели лись волосы на голове. А что с этим придурком на пистолетах стреляться, что ли. Перед глазами услужливо возникла сцена дуэли на Черной речке, Пушкин и Дантес; как они сближаются, как тот урод голландский целится и попадает в наше всё, в нашего Сашу Пушкина. Илья вдруг физически ощутил полет той пули, ему даже хотелось увернуться от нее; он развернулся и побежал по палубе в сторону юта. И вдруг ему показалось, что палуба уходит из-под ног, он еле удержался. День как-то померк. Только сейчас он ощутил, какая смертельная опасность подстерегала его. Куянцев был, конечно, Дантес; он, конечно, Пушкин, наше всё для отечественной журналистики. В роли Черной речки — бом-брам, и название у него какое-то музыкальное, у этого рея, как Брамс… От самого слова «Брамс» веяло таким минором… Если оттуда вниз спланировать, будет не Брамс, а бамс. Высота грот-мачты — около пятидесяти метров; если он сорвется, то… Об этом не хотелось думать.

За ужином он был рассеян, и ему показалось, что все как-то с усмешкой посматривают в его сторону. Будто давным-давно всё знают и о бом-брам-рее, и о тех треволнениях, что терзают его душу.

«Ну, уж нет! — решил он вдруг. — Буду я из-за каждого молокососа-курсантика, возомнившего себя моряком, обросшим ракушками, подвергать свою жизнь опасности! Надо пойти и доложить всё капитану. Или вызвать этого недоноска к учебному помощнику и…» И тут он представил, как этот Куянцев осклабится, скажет: «Товарищ учебный помощник, я пошутил: какие бом-брамселя, мне бы выспаться, как следует…» И потом, проходя мимо, шепнет: «Ну что, обосрался, корреспондентик?»

Аппетит совершенно пропал, и Илья, оставив в тарелке почти всё нетронутым, спустился к себе в каюту.

Илья ворочался в койке и почему-то поминутно смотрел на часы. Время тянулось так медленно, как, наверное, оно может притормаживать, когда ждешь обещанного подарка в детстве или любимую девушку у городских часов.

Без десяти два Илья выполз на верхнюю палубу. «Надежда», романтичная, устремленная вперед, на всех парусах неслась по серебристой морской дорожке в неведомую даль, совсем не подозревая, что сейчас на ней произойдет обыкновенная, банальная потасовка. Ласковый ветерок чуть полоскал кливера. Прохлада еще не наступила, но была необыкновенная свежесть. Казалось, что это не фрегат, а какая-то неведомая сказочная птица, расправив крылья, распушив белые перья, под ярко-желтой луной летит куда-то…

Из темноты проявились четыре тени.

— Корреспондент, молоток, что пришел! — Тень говорила голо сом Куянцева. — Только мы с ребятами посоветовались: рано вато тебя на грот тянуть. Пойдем, на баке покалякаем.

— Это ты группу поддержки прихватил?

— Ты не бойся, — успокоил Илью курсант, — мне помощь не нужна. Это так, зрители.

— Трус ты, Куянцев! Что ж, на бак так на бак. А вы, товарищи курсанты, оставайтесь на своих местах. Мы ненадолго.

Илья решительно схватил за рукав робы оторопевшего на секунду Куянцева.