– Потом. Что пьем?

– Шампанское! – воскликнула Лара. – Устроим себе праздник. Я редко тебя вижу в последнее время, ты приходишь усталый, ничего мне не рассказываешь… – Она достала бокалы: – Открывай! Пробку в потолок!

Кирилл рассмеялся и стал сдирать фольгу. Расшатал пробку, направил в стену над дверью и скомандовал:

– Пли!

Пробка со стуком влепила в стену. Лара вскрикнула и подставила бокал. Вино рвануло через край. Она выпила залпом, поставила бокал на стол и расхохоталась, чувствуя, что еще минута – и она разрыдается.

– Вот такой ты мне нравишься! – Кирилл отпил из своего бокала: – Слишком сладкое!

Он притянул Лару к себе, впился губами в ее рот. Его руки шарили по ее телу – Лара чувствовала его нетерпение. С силой прижалась к мужу и горячо ответила на поцелуй. Словно мстила себе…

…Кирилл давно спал, похрапывая. Лара лежала без сна.

Потолок и стены, слабо видимые в полумраке, слегка покачивались.

Она была пьяна; слезы катились у нее из глаз и холодили виски. Старалась не всхлипывать, чтобы не разбудить мужа. Она вряд ли сумела бы объяснить, почему плачет. Ей казалось, что где-то там, в конце туннеля, забрезжил огонек, что перемены уже в пути и что все теперь будет по-другому. Она чувствовала внутри звенящую пустоту. Закрывала глаза, и ей казалось, что она плывет по волнам на лодке, лодка покачивается, над головой черное ночное небо и звезды. На востоке слабое розовое свечение, там рассвет. Рассвет – это надежда, а волны – неизвестность.

Она вдруг подумала о том, что давно не была в магазинах, не было настроения, и что скорей бы закончился надоедливый осенний дождь, и тогда можно будет пробежаться по лавкам. И пойти в парк! Обязательно заглянуть в павильончик с кофе и мороженым, где сидит бородатый экстрасенс в черной футболке и в белых штанах с бумажным стаканчиком в руке.

Он смотрит, как она входит; его губы шевелятся, он оглаживает бороду, щурится, приветливо машет – иди, сюда, мол. И ее охватывает предчувствие радости! Она делает шаг, другой, пол покачивается под ее ногами, женщина за стойкой спрашивает: что вам, кофе или мороженое, и улыбается. Они смотрят друг на дружку, глаза в глаза, он протягивает руку, она тянет свою…

И тут картинка начинает бледнеть, терять краски, расползаться и таять. Лара погружается в сон, а за окном уже сереют легкие утренние сумерки.

Уже под утро ей приснился сон: она в окровавленной одежде лежит на полу, чувствуя, как из раны в груди выливается толчками горячая кровь, а ей почему-то не страшно, наоборот, радостно; яркая лампа светит в глаза, и она щурится; кто-то повторяет монотонно, как диктор с новостями, – конец пути, конец пути, конец пути…

Проснувшись, она лежала, не шевелясь, вспоминая сон.

Что это было? Она лежала в крови… Ее убили? Но присутствовало чувство светлой радости… Конец? Свобода? Смерть? А что, собственно, ей снилось? Ощущение крови, вытекающей толчками, размывалось, пока не исчезло, еще секунда-другая, и от сна не осталось ничего.

Кажется, была кровь. Кажется, был яркий свет. Кажется, было чувство облегчения. Все.

Кирилл появился на пороге спальни, и она вздрогнула.

– Проснулась? Не хотел будить, ты так красиво спала. Я убегаю. Позавтракаю на работе. До вечера, не скучай.

Она улыбнулась и почувствовала, что возвращается в реальность. Пришло чувство облегчения от того, что можно долго пить кофе и смотреть в окно. В одиночестве. Не поддерживая пустопорожнего разговора, не расспрашивая с преувеличенным интересом…

Притворство. Вот! Не нужно притворяться. Страшная вещь притворство. Человек привыкает играть роль, сначала он противен себе, потом привыкает. В нем некоторое время живут два человека, а потом остается один, тот, который притворяется…

Дождь наконец перестал. Задул легкий ветерок, и выглянуло солнце.

Лара сидела перед зеркалом, внимательно себя рассматривая. Заметила седой волос на виске, выдернула пинцетом. Подумала, что неплохо бы изменить цвет волос на более темный, каштановый. Глаза станут ярче, и подобрать другую помаду, клюкву… была у нее когда-то. Не помада, а тень, легкая, прозрачная, с оттенком клюквы. Она так и называлась – «Кренберри», какая-то американская компания…

Потом она долго пила кофе, ни о чем не думая. Мыслей не было, но перед глазами все время вертелась картинка: парк, павильон, большой мужчина с бородой, а в руке у него стаканчик с кофе. Картинка вызывала улыбку и предчувствие радости.

Она достала белые джинсы и черную футболку, свернула в узел волосы. Замерла, вдруг вспомнив, что Олег Монахов тоже был в белых штанах и черной футболке. Вспыхнула и рассмеялась невольно…

В парке были люди – группа туристов, молодые мамы с колясками, и она вдруг пожалела о том, что не идет дождь. Тогда во всем парке было только их двое.

В павильоне, куда она заглянула в смутной надежде увидеть его, в чем ни за что не призналась бы, тоже были люди. Пожилая пара сидела за их столиком в углу. Лара купила кофе и побрела по аллее к террасе, откуда видны река и пляжи. Потом к Спасскому собору, затем в липовую аллею, после посидела на скамейке, рассматривая далекую Троицу. И все время подспудно ожидала, что вдруг вдалеке появится внушительная фигура Олега Монахова. Вот сейчас он появится в конце аллеи, подойдет, сядет рядом…

Чувство было настолько реальным, что она все время смотрела в ту сторону. Но он так и не пришел.

Разочарованная Лара вышла из парка и свернула к старинному зданию с кариатидами, где располагалась художественная галерея Артура Ондрика. Ей хотелось еще раз взглянуть на «Голубую женщину» Марка Риттера… как ее? «Любовь и вечность»! Кирилл хочет ее купить, говорит, в доме должны быть произведения искусства, желательно подлинники. Артур не соглашается. Но Кирилл уверен, что дожмет его. В крайнем случае, купит пейзаж с рекой и лугом, хотя женщина интереснее.

Ларе непонятно, зачем Артуру продавать картину, которой он так гордится. Но Кирилл сказал, что тот набивает цену.

«Запомни, принцесса, – сказал Кирилл, – в этом мире все покупается и продается, все вопрос цены».

Он иногда называет ее принцессой, и она внутренне ежится, чувствуя, что не соответствует. Но притворяется, испытывая при этом чувство вины.

Фальшивка. Фальшивая монета. Блестящая, красивая, сверкающая и, увы, фальшивая.

Галерея была открыта. Она поднялась на второй этаж по широкой мраморной лестнице, вошла в зал.

Зал был пуст. Здесь не было никого, кроме пожилой дамы-смотрительницы, одетой весьма странно – в белый жакет, расшитый хвостиками не то норок, не то каких-то других мелких грызунов; длинные голубовато-седые локоны обрамляли ее крупное, сильно накрашенное лицо.

Лара поздоровалась, дама величественно кивнула.

«Еще одна голубая женщина», – подумала Лара.