– Конечно.

Владимир уже подумывал сбежать. Он бы предпочел смотреть на море, а не на играющего мальчика.

Александра заводила речь о ребенке. Она очень хотела детей. Но Владимир был не готов. Не то чтобы не готов. Он вообще не представлял себе детей – рядом с собой, в своей квартире, в соседней комнате. Нет, когда-нибудь он, конечно же, будет не против, но не сейчас. Не было в нем такого страстного желания обзавестись наследником, продолжателем рода. Если бы Александра забеременела, то он бы принял этот факт как должное. Но вот чтобы решать когда, в какой момент, готовиться, думать, планировать, покупать, обустраивать и жить всем этим, нет, он не хотел, не представлял. О чем честно и сказал Александре. Она тогда не обиделась, не расстроилась. Просто перестала улыбаться. Потом Владимир забыл об этом разговоре и даже не думал на эту тему. Видимо, для Александры тогда что-то изменилось, а он и не заметил. Не придал значения своим словам, ее словам. А надо было. Наверное, тогда она решила для себя, что ей нужен другой мужчина, и начала отдаляться от него. Или он начал от нее отдаляться, подспудно чувствуя ловушку. Или они оба отшатнулись друг от друга, пусть и не так явно, без скандалов – но что-то было потеряно, точнее, не приобретено, не дополнено. Владимир и Александра застыли в безвременье. Требовалось сделать шаг вперед, а они топтались на месте. Александра по-прежнему была мила, готовила, ждала его с работы, они ходили в кино, в театры, ужинали, ложились спать, завтракали – но в этом не было ничего, кроме размеренности и рутины. Пустота. Вернись все назад, Владимир бы согласился на ребенка. И сделал бы все, что положено в таких случаях – волновался, бегал в магазин, планировал, покупал кроватку и коляску.

Он уже собирался откланяться и пойти купаться, но на тропинке появилась Соня в компании домработницы. Обе заплаканные, что не предвещало ничего хорошего. Надя держала в руках утюг, видимо, забыв поставить его на гладильную доску. Давид, увидев женщин, вжался в стул.

– Вы-то мне и нужны! – заявила Соня, нависая над Давидом. Владимир на всякий случай отошел к краю террасы и принялся разглядывать цветочный горшок. – Почему вы все врете? Зачем? Или это тоже мужское качество?

– Я? – Давид опешил.

– Да, вы! Вы аферист? Признайтесь! Зачем вы вводите людей в заблуждение? Сознательно? Вы шантажист? Или извращенец? Откуда у вас такая больная фантазия? Как вы могли? Или вам хотелось посмеяться? Или это такое изощренное издевательство? Ну? Что вы молчите? Или не думали, что вас выведут на чистую воду? А ведь я вам поверила! И даже думала о вас!

– О чем ты говоришь?

Владимир посмотрел на подругу с удивлением и некоторым облегчением. Он ожидал, что Соня набросится с упреками на него, и обрадовался, что она переключилась на Давида. И что такого сделал Давид, если обе женщины готовы его растерзать? В любом случае его можно только поблагодарить – Владимир не хотел бы оказаться на его месте.

– А ты вообще молчи!

Такой тон Соня вообще никогда себе не позволяла. И подобные выражения – тем более. В этом тоже заключалась загадка Сони: если она от кого-то зависела, будь то начальник, мужчина, с которым она живет, она никогда, ни разу не позволяла себе перечить, сколь абсурдным бы ни было замечание или просьба. Соня соглашалась на все с готовностью марионетки. Эта покорность плюс пустоты в голове, которые тот, от кого Соня зависела в данный момент, мог заполнить по собственному усмотрению, привлекали и завораживали. Она была универсальным солдатом, умеющим выполнять команды. Если бы ей сказали броситься вниз головой с обрыва, она бы ни секунды не раздумывала.

Такая пугающая готовность на все, во всех смыслах слова, ни единого слова поперек, никаких, даже невинных возражений, отталкивала от нее с такой же силой, с какой поначалу привлекала. Владимир убеждал себя в том, что в Соне, как в любом человеке, должны быть хотя бы базовые чувства – самосохранения, самозащиты, достоинства, порядочности. Сонина кукольная внешность обещала еще и невинность, искренность, бесхитростность. И вот сейчас, когда он решил, что ошибся в ней с самого начала, что бывают такие удивительные женщины, пластилиновые, податливые, она вдруг окриком заставила его замолчать. В этом было все, чего ему не хватало, – и сила, и возмущение, и призыв к порядочности. Соню возмутила ложь – грех, который, как ему казалось, был заложен в ней природой.

Он мог живо представить себе маленькую Соню, которая улыбается воспитательнице в детском саду, сверкает ямочками и напропалую врет, ничуть не смущаясь. Впрочем, за недолгую совместную жизнь Владимир убедился, что Соня органически не способна сказать правду. Если она ходила по магазинам, то ни за что бы в этом ни призналась. Сказала бы, что встречалась в кафе с подругой. А если бы встречалась с подругой, соврала, что ходила по магазинам. В логику он даже не пытался вникнуть. Соня, не моргнув глазом, могла сказать, что уснула днем, хотя смотрела телевизор. А когда спала, говорила, что смотрит кино. Ложь была по большому счету невинной, но своей бессмысленностью и регулярностью раздражала чуть ли не до истерики. Когда он призывал ее к ответу, Соня начинала плакать, не понимая, что ему не нравится и чем он недоволен. Но до последнего стояла на своем – врала до конца, хотя никакого смысла в этом не было. Владимир смирился и предоставил ей возможность обманывать тогда, когда ей этого хотелось. Но с другой стороны, Соня была верной. Она бы не стала скрывать интрижку на стороне или предательство. Соня не врала по-крупному, и Владимир это знал. В силу собственных представлений о порядочности и ценностях, она была не способна вести двойную жизнь, идти по головам или делать больно близким. Она не знала, что такое ложь во спасение. И если она молчала или умалчивала о чем-то, это совсем не означало, что держать язык за зубами ей подсказывает интуиция или женское чутье. Нет. Возможно, она просто не знала, что сказать. Но сейчас за словом в карман не лезла.

– Пусть он скажет, зачем врет! – ткнула Соня пальчиком в Давида. – Пусть объяснит!

Домработница стояла рядом, готовая подтвердить или опровергнуть каждое сказанное Давидом слово. С утюгом наперевес Надя выглядела как богиня правосудия – ведь только она знала, что правда, а что нет.

Владимир же, совсем не к месту, рассмеялся – Соня вспыхнула и тут же отреагировала.

– Ты мне тоже потом все объяснишь! – заявила она.

Владимир стер с лица улыбку, но продолжал думать, как она изменилась за это короткое время. Совсем недавно они гуляли в парке, где стоял традиционный уличный аттракцион – «уста истины». Соня наотрез отказалась проходить этот «детектор лжи» и засовывать руку в рот Тритона.

– Да не бойся, не откусит, – смеялся над ней Владимир, – это же уличный цирк.

– Нет, не буду, – серьезно ответила Соня и отдернула руку.

Сейчас ее лицо, побелевшее, разъяренное, тоже походило на маску. И Владимир не посоветовал бы Давиду лгать. Соня вполне могла откусить ему руку.

– Простите. Я не хотел никому причинить вреда, – сказал Давид. – Я не шантажист и не извращенец. Если хотите, я все объясню.