— Кирюха!.. — выдохнул Дима и с силой прижал сына к себе. Совсем еще мальчишеские худые плечи затряслись и у груди послышался тщательно давимый всхлип, объяснивший все Кирово горе. У Димы задрожало где-то у сердца. — Ты что, дурачок, придумал? Кому я тебя отдам? Да я за тебя горло перегрызу что Жанне этой Федоровне, что любому другому, кто задумает тебя у меня отнять! Даже не сомневайся!..

Но Кир только замотал головой и вцепился в спецовку, которую Дима, как оказалось, не додумался снять.

— Тогда тебя посадят, и я выйду из детдома раньше, чем ты из тюрьмы, — провыл он и закопался лицом Диме в грудь. Дима тоже покачал головой, понимая, что выбрал неправильные слова для утешения, но других у него не было. Если служба опеки решит, что холода Крайнего Севера не подходят для одиннадцатилетнего мальчика, никакой дьявол не переубедит ее в обратном. И Кир, кажется, понимал это куда лучше отца.

Так может, пришла наконец пора рассказать Ленке всю правду? Черт знает, поверит ли она и чем обернется для них с Киром такой Димин вояж к начальству, но хуже точно не будет. Хуже уже некуда.

— Это запрещенный прием, ты знаешь? — с усмешкой поинтересовался он, вынудив сына поднять голову. Посмотрел на мокрое его лицо и развязал шарф. Кирюха не сопротивлялся.

— Какой? — спросил он, вероятно проанализировав все известные ему приемы и так и не определив, о чем говорит отец.

— Брать меня на слабо, — уже почти весело ответил Дима: настроение в последние минуты менялось просто издевательски легко.

Кир замотал головой.

— Я не брал! — возмутился он, и Дима с удовлетворением заметил, что глаза у него начали просыхать.

— Ты усомнился, что я сумею самостоятельно побеседовать с Еленой Владимировной, — напомнил он, — и добиться нужного нам результата.

А вот теперь Кир просто просиял, и это, пожалуй, имело куда большее значение, чем в очередной раз продавленная гордость. В конце концов, Кир действительно задал ему задачку куда сложнее, чем мог придумать Дима, и это становилось интересным. А когда просыпался интерес, все остальное отходило на задний план.

Однажды Дима так пытался развести девчонку на стриптиз, а в итоге влюбился в нее. Но ведь не жалел, черт бы его побрал! О Ленке — не жалел никогда. Так какого лешего он позволяет ей считать себя мразью? И по-прежнему огребает за ее заблуждение?

— Я не сомневаюсь, пап! — все еще чуть срывающимся голосом проговорил Кир и немного жалко улыбнулся. — Ты же никогда не отказываешься от своего слова!

— Никогда, — подтвердил Дима и, быстро поцеловав сына с мягкую макушку, так же быстро направился в директорский кабинет. Кажется, с тех пор, как Лена пообещала его не увольнять, он сюда больше и не поднимался. Тогда еле ноги переставлял, а сейчас летел, как на крыльях, так и горя желанием поскорее разделаться с возникшей проблемой. Даже если Ленка не поверит или не захочет в дальнейшем видеть его в своем сервисе, Дима, по крайней мере, убедит Кирюху в том, что он не собирается от него избавлять. Что он даже мысли такой не допускает и никогда не допускал. Что он готов на любые жертвы, лишь бы сыну было с ним хорошо. Кир, конечно, понятия не имел, что стал его спасением, но Дима-то это знал наверняка. А еще он Кирюху любил. И не представлял себе жизни без него.

Однако его терпению пришлось пройти проверку на прочность, потому что дверь в кабинет неожиданно оказалась закрыта, хотя Дима не помнил, когда бы Лена выходила. Впрочем, в последние полчаса ему было совсем не до того.

Он еще раз дернул ручку, как будто в первый раз сделал это недостаточно сильно, чтобы дверь открылась, и услышал снизу голос Николая Борисовича:

— Дмитрий? Если ты ищешь Елену Владимировну, то ее нет, — глубокомысленно сообщил тот, как будто Дима сам этого не видел. Однако он перегнулся через хлипкие перильца и поинтересовался:

— Не знаете, когда ее можно ждать?

Можно подумать, ему не терпелось схлопотать выговор и выползти из директорского кабинета без единой перспективы нормального трудоустройства.

Николай Борисович пожал плечами.

— Ее клиент на обед пригласил — так что не раньше, чем закончат, — еще более нелепо высказался он, и Дима поморщился. Вот не вовремя, как всегда. А у него такой настрой был! Да и Кирюхе лишние минуты переживаний.

— Видать, важный клиент, — не сдержав досады, буркнул Дима, однако Николай Борисович не только услышал, но и счел необходимым ответить:

— Жнечков Кирилл Евгеньевич — таким людям не отказывают.

Опять Жнец!

Дима не сдержал крепкого словца и откинулся назад, чтобы вездесущий Николай Борисович не заметил его досады и не задал какой-нибудь неподходящий вопрос. А подходящих в плену Диминого смятения сейчас просто не было.

Он не мог поверить в то, что услышал. Ленка терпеть не могла Жнеца даже до того, как он сыграл с ними обоими ту самую злую шутку, а после — и вовсе должна была возненавидеть его не меньше Димы. И ее общение с ним в клиентской зоне подтверждало Димины предположения. Абсолютная брезгливость и надменность — это было так похоже на Ленку, что Дима исподволь наслаждался ее уничтожением Жнеца.

А еще она бахнула что-то про его сопли и велела забирать свою машину из сервиса. И последнее, чего после такого спектакля мог ожидать Дима, это их совместного обеда, если Милосердов, конечно, не врал.

Зачем ему врать, Дима придумать не мог.

— Они, кажется, не слишком любезно сегодня расстались, — решил он выяснить этот вопрос до конца. Задавать его пришлось уже в спину Милосердову, но тот все же обернулся и устало вздохнул.

— Бизнес — такая вещь, Дмитрий, — до зубовного скрежета неспешно проговорил он, — где личные симпатии и антипатии приходится отставлять на задний план. Иначе велик риск прогореть. И счастье, что Елена Владимировна это осознала.

С этими словами он все же удалился из Диминого поля зрения, оставив его самого зализывать раны.

Чтобы Ленка — Ленка Черемных! — наплевала на собственные принципы и прогнулась под Жнеца из-за какого-то там мифического страха потерять автосервис, — да такого просто не могло быть! Она же знает его, как облупленного! Знает, что ему нельзя доверять! Знает, что он способен на подлость, когда хочет добиться своего, — а она терпеть не может таких людей! Или за двенадцать лет все изменилось и ей теперь наплевать на прежние свои убеждения? Живя в ненависти, наверное, можно и очерстветь настолько, что значение будут иметь только