деньги, и Ленка, кажется, уже демонстрировала что-то подобное. Почему тогда Дима вдруг решил, что ей интересна его правда? И что она захочет его слушать, да еще и растрогается столь сильно, что позволит им с сыном остаться? Это Кирюха со своими глупостями сбил с панталыка и вытребовал у Димы слово поговорить с начальством и добиться справедливости. А справедливость, кажется, у них с Ленкой теперь была разная.

Дима еще раз припомнил пару непечатных выражений, на этот раз в свой адрес, и вцепился пальцами в перильца, пытаясь хоть немного унять охватившую ярость. Он многого ожидал от Ленки, даже травли — в отместку за школьные годы и школьные же обиды — но только не такой вот низости! Забыть то, что ей сделал Жнец, оставить за бортом его шантаж и унижения — да ни один уважающий себя человек на такое не способен! Диме вон она ничего не забыла и ничего не оставила! Или потому, что он был всего лишь охранником на ее предприятии, а Жнец — «уважаемым клиентом»? Да неужели Ленка могла так измениться? Или Дима чего-то не понимал?

Ах как хотелось найти это самое «что-то непонятое», не учтенное им в своих выводах! Во всех перипетиях последних лет жизни именно Черемуха и ее несгибаемый характер направляли Диму, не давая свернуть с пути истинного. Даже рискуя оказаться в проигрыше, Ленка предпочитала поступать честно, и, когда у Димы появился сын, он понял, что именно так правильно и иначе просто невозможно.

— Владлен Игоревич, вы почему мне пятерку за бег поставили? Я же в норматив не уложилась!

Щеки у Ленки пылают, но глаза пылают еще сильнее — от праведного гнева, а физрук — древний старичок, имеющий в своем арсенале удостоверение ветерана труда, — тушуется перед ней и воровато отводит взгляд.

— Так я же знаю, Леночка, что ты можешь лучше, — осторожно оправдывается он, а ставшие свидетелем этого разговора ребята крутят пальцам у виска, не понимая Черёму. — Просто запнулась по дороге, а бежала-то хорошо.

— Что запнулась — сама виновата, надо под ноги смотреть! — отчеканивает Ленка и осуждающе смотрит на преподавателя. — А норматив для всех один!

Физрук вздыхает и переправляет пятерку на то, что она заслужила.

— Эх, Леночка, не даешь старику доброе дело сделать, — мягко упрекает он ее, но в его голосе слышится уважение, и Димка, до сих пор точно так же, как и одноклассники, считающий Ленку полоумной, неожиданно осознает, почему она так поступает. Ей куда важнее вот это самое уважение, чем оценка, которая вовсе не отражает истинное положение вещей. И Ленка улыбается.

— Я на гимнастике исправлю, вы же знаете, — обещает она и действительно исправляет. И светится от удовольствия, потому что добилась своего и не пошла против совести.

Она всегда так делала, все одиннадцать лет школы, не отступая от собственных принципов, и только с Димой словно бы забывала о них. Или он тогда был для нее важнее любых правил, и Ленка спокойно прогуливала годовую контрольную ради того, чтобы провести день с Димой. А сейчас что же — собственные установки по боку? Или теперь Жнец стал дороже их? От этой мысли в груди захолодело, и Дима сплюнул прямо на металлическую площадку, избавляясь от наполнившей мерзости. Неужели он так ошибся в Ленке, помня ту, какой она была в школе, и совершенно не зная нынешнюю? Нет, теперь уж он точно не сдвинется с места, пока не посмотрит ей в глаза и не поинтересуется, приятно ли прошел ее обед в компании человека, который пытался опозорить ее на всю школу. И не потребовал ли Жнец в качестве извинений новый танец — на этот раз приватный; с этой мрази станется!

Дима вцепился пальцами в перила, пережидая накативший приступ отвращения, — и вдруг вздрогнул. А если Ленка… Ну, вдруг она просто все такая же глупая и чересчур ответственная девчонка, какой была в школе, и пошла на встречу со Жнецом ради отца, как когда-то решила пожертвовать собой ради Димы? У старшего Черемных, помнится, сердечный приступ был, потерю сервиса он может и не пережить. А Жнец за то унижение, коему Ленка повергла его перед Димой и Миланкой, на самом деле может устроить так, что «Автовлад» прикроют, да еще и с огромными долгами. И если Жнец достаточно красочно опишет Черемухе все эти перспективы…

Дыхание перебило, но мгновением раньше Дима сорвался с места. Стоит здесь, придурок, хрень какую-то сочиняет, напраслину на Ленку возводит, развлекая собственных тараканов, а ей, может, в этот момент опасность угрожает! А Дима снова не может ей помочь! Как узнать, куда она с этим гадом пошла? У Димы же даже телефона ее нет: не позвонить, не предупредить, не отговорить делать глупости, не объяснить, что он всегда защитит ее, даже если за это придется навсегда распрощаться с будущим! Пусть он теперь всего лишь охранник, но силы на пару Жнецов у него точно хватит! А там хоть трава не расти!

— Пап!.. — раздался позади настороженный голос Кира, но Дима даже не остановился. Надо у Миланки спросить, может, она заказывала для Жнеца столик: сам-то он вряд ли нынче опустился бы до подобного. А если нет — вытребовать у Милосердова Ленкин телефон и заставить ее себя выслушать! Если с ней снова случится беда, Дима себе этого не простит! Он же опять заманил ее в эту ловушку собственной несдержанностью! Все как двенадцать лет назад! Те же действующие лица — и не дай бог та же развязка! Дима тогда Жнеца из-под земли достанет!

Да только поможет ли это Черемухе?

Миланка выглядела перепуганной, но Диме некогда было разбираться, его ли полубезумный вид вверг ее в такое состояние или это случилось до его вопроса про Жнеца. Но вот отвечал на этот самый вопрос менеджер Гриша, который, по словам Миланки, «ничего тяжелее мышки не поднимал». Сейчас он очень даже ловко поддерживал Миланку и сверкал очами на Диму.

— Не заказывала она для этого типа ничего! — заявил он. — И вообще отстаньте от девчонки! Она заявление на увольнение писать собралась…

Дальше Дима не слушал. Отношения Миланки и Григория его не интересовали, заявление Миланки на увольнение его интересовало еще меньше; у него заканчивалось время, когда можно было еще хоть что-то сделать для Ленки, а он понятия не имел, где искать сейчас Милосердова; и только Радик махнул рукой куда-то за двери.

— Вышел он минут десять назад. Куда — не знаю, начальство перед нами не отчитывается.