Автомобиль тронулся. И я увидел, что за машиной бежит моя мама. Хотя я не слышал ее голоса, она, размахивая руками, явно выкрикивала мое имя «Чжэин! Чжэин!» Когда машина начала движение, мама вдруг стала отдаляться. Она наблюдала за уезжавшей тюремной машиной, пока та не скрылась из глаз. Видимо, она услышала, что со мной произошло, и в спешке приехала из Пусана. Наверное, она не в первый раз приходила к отделению, добиваясь свидания. И когда ей сказали, что в указанный день меня будут перевозить в прокуратуру, она пришла рано утром к полицейскому участку в надежде, что ей удастся меня увидеть. Разглядев вдалеке, как я сажусь в тюремный автомобиль, она побежала за ним.

Я взбирался в автомобиль, ничего не зная, поэтому даже не смог посмотреть маме в глаза. Этот момент, как будто кадр из кинофильма, до сих пор не выходит у меня из головы. Эта сцена всегда вспоминается мне, когда я в одиночестве думаю о маме.

Меня посадили в тюрьму Содэмун. На душе отчего-то стало спокойнее. Я только очень страдал из-за чувства вины перед родителями. Это были муки осознания, что они сделали невозможное в сложной ситуации, чтобы отправить меня в университет, а я предал все их надежды. Я не могу стереть из памяти ту картину, где мама бежит за тюремным автомобилем. Когда мама изредка приходила ко мне на свидания, мне было невыносимо мучительно и я чувствовал себя бесконечно виноватым. Кажется, она спрашивала: «Это, конечно, правое дело, но почему именно ты должен был это сделать?» Мне нечего было ответить. Отец на встречи ко мне не приходил.

Когда я находился в следственном изоляторе, моя будущая жена Ким Чонсук пришла однажды ко мне на свидание. Ее поступок, конечно, не поддается здравому смыслу. Моя будущая супруга училась в том же университете на музыкальном факультете и была на два года младше меня. Мы познакомились на фестивале юридического колледжа «День юрфака», приуроченном к ежегодному Дню закона, который проходит в начале мая. Я был третьекурсником, а Чонсук только что поступила на первый курс. Это была наша первая встреча, но время на фестивале мы провели очень весело. Между нами возникла взаимная симпатия. Однако после фестиваля мы больше не встречались. Голова у меня была забита другими мыслями. Мы не общались и лишь здоровались взглядом, когда встречались на территории университета.

Наша история получила продолжение во время демонстрации в апреле 1975 года. Во время политических дебатов на Общем чрезвычайном собрании студентов необходимо было назначить нескольких спикеров, которые вступят в дискуссию, чтобы подогреть жар дебатов, если вдруг добровольные прения прервутся. Я думал, что было бы хорошо, если бы дебаты завершила какая-нибудь студентка. Пока мы ждали открытия Общего собрания, я внимательно следил, кого из студенток можно было бы назначить спикером, и тут как раз на площадь пришла Чонсук. Она была вместе с представительницей студенческого комитета своего факультета. Чонсук сказала, что они хорошие подруги. Я попросил одну из них сказать завершающую речь на дебатах и добавил, что нет разницы, кто из них выступит. В итоге речь произносила однокурсница моей будущей супруги. В конце выступления в завершение сказанного она выкрикнула: «Вперед!» Этим она закрыла Чрезвычайное общее собрание студентов и присоединилась к маршу. За участие в дебатах ее потом задержала полиция, а университет временно отстранил от занятий.

Когда после Общего чрезвычайного собрания студентов мы двинулись к университетским воротам, я упал в обморок от газового залпа полицейских фургонов. И пришел в себя, почувствовав, как кто-то обтирает мое лицо мокрым полотенцем. Когда я поднял глаза, то увидел, что это была Чонсук. Казалось, она переживала и наблюдала за мной, когда я шел во главе демонстрационного марша.

А потом она пришла на свидание в тюрьму. Это было неожиданно. Она сказала, что, когда услышала про мой арест, очень разволновалась, поэтому и пришла. В течение всего нашего свидания она прятала под одеждой сложенную газету. Чонсук принесла ее, чтобы показать мне. В спортивной газете на первой полосе красовалась статья о победе родного университета Кёнхи в национальном университетском первенстве по бейсболу. В то время бейсбол был на пике популярности среди молодежи. Так как тогда я учился в университете, где бейсбол считался визитной карточкой, то, конечно, тоже очень интересовался этим видом спорта. Во время «Дня юрфака», на котором мы познакомились с Чонсук, я выступал капитаном команды от нашего курса и мы даже выиграли бейсбольный матч в факультетском соревновании. Чонсук запомнила это и принесла новости, которые могли меня обрадовать. Как бы я ни любил бейсбол, разве мог я интересоваться им, сидя под арестом в следственном изоляторе? Однако то, что Чонсук пришла в голову такая мысль, показалось мне очень милым. Когда я позже подумал об этом, сидя в тюремной камере, то невольно улыбнулся.

Мы познакомились на фестивале юридического колледжа «День юрфака», приуроченном к ежегодному Дню закона, который проходит в начале мая. Я был третьекурсником, а Чонсук только что поступила на первый курс. Это была наша первая встреча, но время на фестивале мы провели очень весело. Между нами возникла взаимная симпатия.

Еще больше мы сблизились с будущей женой уже после моего освобождения. Однако вскоре после того, как меня выпустили, я был вынужден поступить на военную службу. На этот раз Чонсук стала приезжать ко мне на свидания в армию. После демобилизации, когда я готовился к государственным экзаменам для получения должности госслужащего, она тоже приезжала на встречи ко мне. Только уже туда, где я занимался самообразованием.

Как-то Чонсук сказала, что ее история любви со мной – это история свиданий. А я ответил, что мне стоило поступить в университет Кёнхи только для того, чтобы встретить ее. Я говорил это искренне.

Жизнь под арестом в сеульском следственном изоляторе была довольно сносной. В целом у меня все было нормально. Изначально политические преступники находились в черном списке неприкасаемых, поэтому их должны были содержать в одиночных камерах. Но так как тогда политических преступников было больше, чем камер, то нас содержали с обычными правонарушителями. В каждой камере было примерно по восемь человек. Кто-то говорил, что ему нравились одиночные камеры, но мне по душе была общая, где я находился с обычными правонарушителями. Это было познание мира, познание жизни.

В соседней камере тогда содержался адвокат Хан Сынхон. Его тогда арестовали по обвинению в нарушении антикоммунистического закона в связи с тем, что он написал в журнале статью под названием «Одна надгробная речь». Как только меня посадили в соседнюю камеру, он передал мне с помощью надзирателя майку и трусы. Так как я был вообще не подготовлен к заключению, это мне очень помогло. Он предполагал, что у меня ничего с собой нет, поэтому и позаботился обо мне.

Потом, когда он снова стал работать адвокатом по правам человека, мы встретились на одной защите. Когда адвокаты Но Мухён и Ли Сансу были арестованы по делу Daewoo Shipbuilding, он был одним из группы адвокатов. И в разговоре он вспомнил времена, когда мы сидели в сеульском следственном изоляторе. Кроме адвоката Хана в следственном изоляторе тогда находилось много выдающихся представителей оппозиции: пастор Пак Хёнгю, пастор Ким Гвансик, поэт Ким Чиха. Были и журналисты из Комитета по борьбе за защиту свободной прессы газеты «Тона», которые были уволены за участие в протестном движении. Примерно три недели спустя после моего заключения, в конце апреля, был введен в действие Указ № 9 «О чрезвычайных мерах» и обвиненные в нарушении этого указа преступники заполнили камеры изолятора. Я рад был познакомиться со многими из них и услышать новости с воли. Я мог перекинуться с ними парой фраз во время ожидания до или после свидания, когда кто-то приходил ко мне увидеться.