Заключенные в камере разделялись на тех, у кого были деньги – «сидели на тигровом меху», и тех, у кого денег не было – «сидели на собачьем меху». Тюремная жизнь «тигровых» и «собачьих» сильно отличалась. Нет в мире больше таких мест, где деньги так откровенно выделяли бы твое могущество, как тюрьма. Даже время пользования умывальником по утрам у заключенных из камер с преобладанием «тигровых» и камер с преобладанием «собачьих» отличалось. У нас в камере обстановка была еще нормальная, потому что «тигровых» и «собачьих» было примерно поровну.

Все мои сокамерники называли меня «студент» и относились ко мне хорошо. И я тоже помогал им в написании ходатайств или докладных записок, пользуясь тем, что в прошлом был студентом четвертого курса юридического колледжа и успешно сдал первую ступень государственного экзамена. Иногда даже заключенные из других камер просили меня о содействии.

За время тюремной жизни произошло одно событие, которое никогда не забудется и не исчезнет в глубине моей памяти. Тогда около следственного изолятора было много голубей. Они прилетали и садились стаями на тюремный дворик. Когда было скучно, мы с интересом наблюдали за ними, глядя сверху вниз из окна изолятора. Некоторые заключенные бросали птицам остатки еды. Поскольку у нас в камере не бедствовали, многие покупали передачки. Многие покупали и перекусы. Перекусами назывались сухари, и, в общем-то, они были вполне съедобными, если помазать их кремообразной смесью из маргарина и яичного желтка. Естественно, свою тюремную пайку многие уже не ели. Я ее собирал и бросал голубям.

Так продолжалось какое-то время. Голуби даже стали собираться около нашей камеры, когда наступало время кормления, и ждали еду. Однако каждый раз, когда я бросал еду, малолетние преступники из камеры на противоположной стороне здания, собравшись у окна, смотрели на умилительное зрелище, как голуби дерутся за еду и клюют остатки пищи. Сначала я подумал, что они смотрят на происходящее ради забавы. Но это было не так. Кто-то мне рассказал, что они так смотрят, потому что им жалко, что остатки еды достаются голубям, и они с удовольствием съели бы их сами. Я очень удивился. Я этого не знал, и мне нравилось бросать голубям оставшуюся еду, но теперь мне стало действительно стыдно и жалко малолетних преступников. Так как все они «сидели на собачьем меху», кроме тюремной пайки, никакого приварка у них не было, и поэтому они все время были голодны. Чуть позже, получив согласие всех сокамерников, мы уже больше не притрагивались к излишкам еды и отправляли их в камеру малолетних правонарушителей.

Именно в следственном изоляторе я всей душой прочувствовал выражение «Голь на выдумки хитра». То, что называется камерой в следственном изоляторе – это просто голый пол и стены. Но даже в этом маленьком пространстве можно было сделать что угодно. Мы собирали оборотные стороны от маленьких этикеток, которые находились внутри мешков от сухарей, и обклеивали ими стены, а из полиэтиленовых упаковок делали веревки для белья. Обточив ручку зубной щетки, мы использовали ее как нож. Мы мастерили шашки и фигурки, делали доски и играли в го или шахматы. Мы делали шашки из дробленого риса. Черные фигурки получались, если раскрасить их чернилами от копировальной бумаги. Такие шашки и шахматы были на удивление крепкими.

Когда подошел день вынесения приговора, сокамерники ждали моего освобождения и начинали готовить мне подарки. Два-три человека в течение нескольких дней что-то очень усердно мастерили. Закрутив полиэтиленовые пакеты от сухарей в виде шнурка, они растерли его между руками, нагревая, и растягивали, сделав из пакетов настоящую веревку. В зависимости от узора на пакете веревки получались красного или салатового цвета – это выглядело очень необычно. Толщина веревки регулировалась в зависимости от степени растягивания. Сокамерники сплели несколько сделанных таким образом разноцветных веревок между собой и смастерили красивый цветочный горшок, который и подарили мне. Они пожелали мне, чтобы, став судьей, я не забывал, что в мире много людей, с которыми обошлись несправедливо. Они сказали мне поставить цветочный горшок на рабочий стол и всегда думать об этом, когда будет трудно.

На суде прокурор требовал для меня два года тюремного заключения. Как забавно пошутил адвокат Хан Сынхон, тогда все приговоры выносились под одну гребенку – их можно было назвать «по фиксированному тарифу». Это было время, когда, согласно приговору, всем без разбору объявлялось реальное наказание по всем обвинениям. Однако судья приговорил меня к десяти месяцам условного срока*. Тогда из всех учащихся в университетах условный срок получили только студенты нашего вуза. Судья вынес такой приговор по своему убеждению. И, как и ожидалось, он потом не прошел конкурс на продление срока пребывания в должности судьи. Все мы догадывались, что это из-за того, что он вынес такой приговор по делу, связанному с государственной безопасностью. Позже, после того как я успешно сдал государственный юридический экзамен, я проходил прокурорскую практику в местном отделении прокуратуры в Северном округе Сеула, где меня допрашивали, а судейскую практику я проходил в Сеульском районном суде в Северном округе, где меня судили. Жизнь строит причудливые связи.

Комментарий

* Условный срок. 집행유예. Система, при которой исполнение меры наказания при вынесении обвинительного приговора о длительном сроке тюремного заключения откладывается на установленный период времени с учетом сопутствующих обстоятельств. Следовательно, при вынесении приговора об условном сроке осужденный освобождается.

Не успел я выйти на свободу, как получил повестку на военную службу. А я еще даже не прошел медосмотр. Направление на медосмотр и повестка в военкомат пришли одновременно. Планировалось, что за день до поступления на военную службу я пройду медосмотр, а на следующий день отправлюсь в часть. Меня призвали принудительно.

На этом неправомерные дела не закончились. Прокурор подал апелляцию на обжалование вынесенного мне приговора об условном сроке наказания. Я ушел в армию, не зная об этом. Я и мои товарищи, которые были соучастниками преступления, жили в Сеуле, и из-за апелляции прокурора наш призыв на военную службу отсрочили. На апелляционном слушании прошение прокурора отклонили, а мне даже не было известно, что такое произошло. Когда я зарегистрировался в Комитете по рассмотрению вопроса компенсации и реабилитации участников движения за демократизацию и посмотрел материалы, то, как я и думал, в них было решение суда об отклонении апелляции в отношении меня. В общем, апелляционное слушание было проведено без меня, пока я находился в неведении на военной службе. Так как я был в армии, то в случае, если суд обязательно должен был состояться, дело необходимо было передать в военный суд или же, если это было невозможно, прокуратура должна была отклонить апелляцию. Однако тогда на суде просто вынесли решение об отклонении. В результате никто не пострадал, но надо понимать, что суд и прокуратура действовали именно таким образом в то время.

Что касается медосмотра, то я проходил его в многопрофильном военном госпитале в Пусане, в одиночестве переходя из кабинета в кабинет, как если бы сейчас мне проводили обследование всего организма. Наступила очередь проверки зрения. Чтобы каким-то образом узнать реакцию врача, я намеренно сказал, что ничего не вижу. Он усмехнулся и, не проведя никаких точных измерений, ответил: «Все равно единица*!» – и поставил в карточке отметку «1.0», а потом вернул мне бланк осмотра. Вместо назначенного одного дня медосмотр растянулся на неделю.