Прыжок с парашютом, или десантирование, тоже был очень сложной тренировкой ВДВ, но после зачисления в списки части прыжки казались нетрудными. После нарядов на хозработы в части я понял, что прыжки мне нравятся куда больше. По завершении авиадесантного обучения у меня насчитывалось четыре прыжка с парашютом: первые два – это обычные прыжки, третий – прыжок в ночное время, четвертый – в полном боевом снаряжении. Накануне первого прыжка нас заставили написать прощальное письмо родителям или другим родственникам и положить его в конверт вместе с локоном волос и ногтем, на случай если с нами что-то случится. Перед посадкой в транспортный самолет военный священник совершал молитву. Во время моих обучающих тренировок военный священник не только читал молитву, но и первым совершал прыжок – перед всеми обучающимися солдатами. Удивительный человек.

Во время первого прыжка у одного из сослуживцев не открылся парашют, и он погиб, ударившись о землю. Так как я к тому моменту уже совершил прыжок и был на земле, то видел все произошедшее своими глазами. Стоя на земле и смотря вверх, мы кричали ему, чтобы он открыл запасной парашют, но в итоге он не смог этого сделать и разбился. Во время второго прыжка один офицер был эвакуирован с сотрясением мозга. Из-за того, что мне пришлось такое пережить, я всегда был очень напряжен, когда совершал воздушный прыжок. Когда я выпрыгивал из самолета или вертолета, мне было страшно. Когда я приземлялся, то тоже волновался из-за частых травм.

Однако в течение того времени, когда парашют раскрывался и я парил в воздухе, я чувствовал настоящий восторг. Это ощущение было настолько приятным, что ради этого я мог сколько угодно терпеть страх и напряжение. Я думаю, люди, которые занимаются парапланеризмом, тоже готовы терпеть все трудности, поднимаясь высоко вверх, закрепив на себе тяжелое оборудование, именно из-за этого ощущения.

Это рассказ о том, как было в армии тогда. Не знаю, изменилось ли что-то сейчас. Раньше мы проводили совместные учения «Орел» или «Тим спирит» с американской армией. Когда мы вместе прыгали с парашютом, я смотрел, как прыгают американцы – они делали это так легко, как будто просто занимались спортом.

Парашют они надевали только тогда, когда в самолете раздавался сигнал «пятиминутная готовность». В самолете тоже очень спокойно ждали. А мы, наоборот, нацепляли парашюты заранее, перед посадкой в самолет, и нас проверяли на соблюдение правил безопасности. В самолете мы сидели по стойке «смирно», даже не разговаривая друг с другом. И в такой напряженной обстановке, когда мы совершали прыжок, у нас, наоборот, было больше трагических случаев.

ВДВ половину года проводят в «полевых учениях» за пределами военной части. Среди них самым ярким и интересным является марш-бросок в 1000 ли. Это тренировка, в процессе которой нужно совершить марш-бросок на расстояние более 400 километров. После «полевых учений» в горах Чирисан или на перевале Мунгёнчжэ, которые длились примерно месяц, мы совершали форсированный марш в ночное время по горным тропам на расстояние примерно 400 километров от лагеря до военной части. Это очень тяжелый процесс, когда, взвалив на плечи тяжелый рюкзак с провизией, палаткой и спальным мешком, каждую ночь ты идешь пешком 40–50 километров по горной дороге. Все говорили, что это самое сложное учение в ВДВ. Но мне, по сравнению с казарменной жизнью, больше нравились полевые учения, к тому же я любил ходить по горным дорогам. И даже марш-бросок в 1000 ли, который все считали очень трудным, мне понравился. Мне было радостно ходить по горам и лесам, где я раньше никогда не был, а также видеть деревни.

Каждый год примерно по две недели мы отрабатывали боевые действия в воде. В первый же год я прошел обучение на спасателя на воде и даже получил от Корейского отделения Общества Красного Креста квалификацию спасателя на воде высшего разряда.

Каждый год примерно по две недели мы отрабатывали боевые действия в воде. Нас разделяли на отряды в зависимости от навыков плавания, и для каждого отряда была своя подготовка: от основ плавания до погружения с аквалангом. Так как я родом из Пусана, я умел немного плавать. В первый же год я прошел обучение на спасателя на воде и даже получил от Корейского отделения Общества Красного Креста квалификацию спасателя на воде высшего разряда. Квалификационные экзамены длились два дня: в первый день имитировались различные ситуации, в которых мы должны были спасти человека, упавшего в воду.

Во второй день было плавание на длинную дистанцию в две мили, или 3,2 км, которую мы должны были преодолеть. Можно было плыть любым стилем. На гражданке я бы даже и думать об этом не посмел. Но это мы тоже делали потому, что были в армии. Успешно завершив испытание, я посмотрел назад на дистанцию, которую преодолел вплавь, и она показалась мне слишком большой, и я не верил, что сам это сделал.

На следующий год я проходил обучение по подводному плаванию начального уровня. До того, как надеть акваланг, мы проходили тренировки по плаванию с двадцатикилограммовым мешком, набитым песком, и плаванию с прикрепленным на пояснице двенадцатикилограммовым свинцовым ремнем. Мне было страшно, потому что я впервые пробовал сделать так, но, когда действительно попробовал, удивился, что смог справиться каким-то образом, даже немного наглотавшись воды.

У нас также было и так называемое боевое плавание. Это плавание в полном снаряжении, в сапогах, с подсумками и с оружием на плече. Это тренировка, во время которой солдаты в таком виде садились на резиновую лодку для проникновения в тыл врага, и как только загорался головной фонарик, надо было спиной нырнуть в воду и остаться незамеченным, а когда фонарик переставал гореть, нужно было снова вернуться к лодке и подняться на борт.

Несколько раз ко мне на свидание приезжала Чонсук. Первое свидание, на которое она приехала после моего прикрепления к первой авиадесантной бригаде, я, наверное, никогда не смогу забыть. В то время свидания в армии, безусловно, были передачей большого количества еды. Какой бы бедной ни была моя мама, она всегда приносила с собой на свидание целую курицу – и это было нормой. Но Чонсук приехала, не привезя с собой никакой еды, а только охапку цветов гипсофилы. Наверное, потому, что у нее не было старших братьев. Она была еще совсем юной, неопытной девушкой. Тогда в комнате свиданий еще ничего не продавали, поэтому мы просто разговаривали, а между нами лежал букет цветов. Потом я вернулся в часть. Хотя меня тоже это забавляло, но мои сослуживцы, которые видели, как я входил в казарму с цветами вместо еды, просто покатились со смеху. Наверное, во всей корейской армии никто, кроме моей будущей супруги, не приходил на свидание с цветами вместо еды. Но мы разделили цветы на несколько букетов и поставили в разные комнаты, и всем они пришлись по душе. Так как это была гипсофила, то стояли цветы очень долго. Цветы в казарме ВДВ – это было беспрецедентное событие.

Через много лет, когда мой сын проходил военную службу, мы вместе с супругой приходили к нему на свидание. В то время я работал руководителем департамента по гражданским делам в администрации президента в Голубом доме, и каждый раз, приходя на свидание, я особенно переживал, как бы высокие чины в военной части не узнали меня. Были некоторые, кто, как раньше, приносил на свидание еду, но теперь в комнату свиданий можно было заказать пиццу или блюдо тхансуюк. И по этой причине многие приходили на свидание с пустыми руками. На стенах комнаты свиданий было приклеено множество листовок с телефонами сервисов доставки еды. Мы тоже взяли с собой только фрукты и заказали пиццу, как этого пожелал сын. Я остро почувствовал, как изменился мир.