вокруг «Нового мира» и разрастающегося скандала вокруг А. И. Солженицына, которому в 1970 году была присуждена Нобелевская премия, а также укрепляющегося диссидентского движения, которое Шаламов отвергал, избегая не только связей с ним, но и упоминания своего имени среди диссидентов.

Варлам Шаламов между официальной и подпольной литературой

Активный читатель самиздата в 1960-е годы, Шаламов начал отрицать и подпольную литературу, поскольку эта форма деятельности тоже была связана с «прогрессивным человечеством» (диссидентами), от которого он пытался находиться максимально далеко. Самиздат он называет оружием двух разведок (по-видимому, КГБ и ЦРУ; тема холодной войны появляется в его записях не раз[52]):

Самиздат, этот призрак, опаснейший среди призраков, отравленное оружие борьбы двух разведок, где человеческая жизнь стоит не больше, чем в битве за Берлин [Шаламов 2004: 340].

При этом «Колымские рассказы» ранее распространялись в самиздате с ведома Шаламова. С. Ю. Неклюдов упоминает, что они не имели широкого хождения, но связывает распространение текстов с именем Я. Грозденского[53]. Подтверждение этого мы находим в воспоминаниях его сына – С. Я. Грозденского:

Мой отец распространял «Колымские рассказы» и в своих письмах отчитывался об откликах на эту прозу, рассказывал о лестных отзывах достойных людей и пожеланиях издать рассказы «большим тиражом и перевести на другие языки» [Грозденский: 77].

Итак, о литературном процессе 1970-х годов в СССР мы обнаруживаем фактически две записи. Первая посвящена смерти Н. Рубцова:

27.1.71. Умер поэт Николай Рубцов от водки [Шаламов 2013: V, 315].

Такая версия смерти Рубцова, скорее всего, является догадкой, основанной на репутации поэта. Похожей позиции придерживается и биограф Шаламова, вологжанин Валерий Есипов:

Возможно, Шаламов, живя в Москве достаточно изолированно от литературных кругов (по причине своей глухоты он общался с людьми вообще мало), поначалу не знал обстоятельств смерти Рубцова. Кто ему передал такую версию или он сам ее для себя сформулировал, суммировав сообщенные ему факты? К сожалению, здесь можно только гадать. Но с учетом того, что Шаламов страшно не любил сплетен и тем более – грязных, связанных с женщинами, можно предполагать, что он сам, отсекая все лишнее, интуитивно и опираясь на опыт, вывел общий знаменатель этой истории – именно смерть «от водки» как первопричина трагедии многих русских поэтов [Есипов 2013].

Судьба Рубцова была явно небезразлична Шаламову, хотя сведений о том, что они были знакомы, нет. Возможно, имело значение то, что Шаламов и Рубцов были земляками. Сравнительно недавно, в 2013 году, в архиве было обнаружено стихотворение, посвященное вологодскому поэту. Предположительно, оно должно было войти в сборник «Точка кипения» (1977):

Я четко усвоил, где «А» и «Б»,

И русской грамматикой скован.

Мне часто бывало не по себе

От робкой улыбки Рубцова.

За тот поразительный тотемский рай,

Отпущенный роком поэту,

За тот не вполне поэтический край,

В каком расположена Лета.

Поэты, купаясь в горниле столиц,

Испытываются без меры.

И нету предела – глубин и границ,

И нету химерней химеры

[Шаламов 2013: VII, 173].

Вторая, очень лаконичная запись Шаламова в 1971 году, которую можно было бы назвать реакцией на современный ему литературный процесс, посвящена «Литературной газете». При этом с «Литературной газетой» он пытался сотрудничать как автор – в архиве содержатся черновики его текстов для газеты[54], а в 1972 году именно в ней Шаламов опубликовал письмо-отречение от своих западных публикаций. До этого же он лишь саркастически высказывается о появлении новой юмористической рубрики:

«Литературная газета» приобрела животноводческий уклон: последний отдел – «Рога и копыта» [Там же: V, 321].

Саркастическое отношение Шаламова можно объяснить тем, что никаких положительных тенденций развития темы сталинских репрессий в литературе он не наблюдал. Это означало, что правда о ГУЛАГе сказана не будет и надежды на публикацию рассказов нет.

«Колымская» тема все еще очень важна для Шаламова, он даже ссылается на положительный опыт США:

Верховный суд США разрешил напечатать документы Пентагона, <нрзб.> А у нас? Документы Колымы до сих пор не могут быть опубликованы, хотя Колыму <нрзб.> все осуждают, но не печатают [Там же].

Возмутительным для Шаламова являлось намеренное замалчивание фактов недавней истории. В 1969 году Б. Лесняк переслал Шаламову книгу В. В. Яновского «Человек и Север» о современной Колыме. Книга представляет собой популярную брошюру о достижениях в освоении севера (Колымы), написана в позитивных тонах, традиционных для социалистической агитки 1960-х годов. Лесняк пересылал Шаламову литературу о Колыме и справочные материалы, о чем он сообщал в воспоминаниях:

Мне известно, как писались многие из колымских рассказов В. Шаламова. Я посылал Варламу из Магадана в Москву справочную литературу, архивные документы, сведения об интересующих его людях [Лесняк: 135].

Реакция Шаламова на книгу Яновского была очень резкой:

Москва, 17 апреля 1969 г. Дорогой Борис!

Спасибо за книжку Яновского. Эту книжку написал подлец. Учебник географии Кузьмина[55] выглядит много порядочнее. Автор видит решение колымского вопроса в навечном прикреплении людей к Северу – ясно, что для «комплекса» не имеет значения, чем прикрепляют – длинным рублем или колючей проволокой – до концлагерей тут один шаг.

Как ни безразлична мне современная Колыма, я с жадностью ловлю каждую кроху сведений о любом дне из тех двадцати лет нашей колымской жизни. Тот исторический период (с 1932 по 1956 год) бесконечно важнее всей Колымы исторической и всей Колымы современной для русской истории.

Поистине мы с тобой наблюдали «мир в его минуты роковые». Автор брошюры «Человек и Север» хотел бы отменить мороз и ветер, отменить климат. Увы – автор не в силах отменить географию. Он не в силах отменить и историю, как бы ни хотел замолчать, исказить, отрицать все, что было, оболгать мертвецов и прославить убийц.

Привет Н. В.

С уважением и симпатией В. Шаламов [Шаламов 2013: VI, 327].

Проблема западных публикаций Варлама Шаламова

Значительные усилия предпринимал Шаламов в 1970-е годы в борьбе с «тамиздатом». Эта борьба привела писателя в итоге к публичному отрицанию колымской темы в 1972 году.

В 1970-е годы «тамиздат» стал фактически еще одной русской литературой: после официальной советской, эмигрантской – неподцензурного самиздата. Американский славист, переводчик лагерной прозы Яков Клоц в статье, посвященной 50-летию выхода «Колымских рассказов» на Западе, также отмечает параллельное развитие нескольких культур этого периода: