не требуют оговорки. Поэтому в рецензиях размышлений о прозе будущего не находится, есть лишь типизация ошибок настоящего.

Некоторое резюме содержится в «Заметках рецензента»: проза будущего подразумевает ясное изложение событий, простой и точный рассказ без единого лишнего слова. Чувство и мысль не должны быть размельчены на «красоты» слога:

Однако в рассказе должны быть одна или две художественные подробности или детали, свидетельствующие о зоркости писательского глаза автора, – тонкое, верное и точное, поражающее наблюдение». Проза будущего будет прозой знающих людей, которые, подобно Сент-Экзюпери, открывшему нам воздух, вернее, чувства людей воздуха – откроют нам душу другой профессии. Писатели будущего будут знать и им будут верить, как ученым, как специалистам не по написанию романа, а по знанию Человека в этом материале [Шаламов 2013: V, 230].

В приведенном фрагменте интересно представление Шаламова о прозе будущего, трансформированное из формалистического представления 1920-х годов, требовавшего отражения в искусстве фактов новой действительности и вообще технократического дискурса модернизма. Оно будет развиваться в позднейших работах, например в статье «Наука и язык писателя». Не менее важен личный опыт писателя, который является основой и обязательным условием достоверности прозы.

В некоторых письмах начала 1960-х годов также встречаются размышления на эту тему. Например, в письме Л. И. Скорино Шаламов выскажется о том, что проза будущего – простая, без витиеватостей, где лишь время от времени возникает новое, впервые увиденное – деталь или подробность, описанная ярко. Этим деталям читатель должен удивиться и поверить всему рассказу. В коротком рассказе достаточно одной или двух таких подробностей. Шаламов отмечает, что в последних рассказах Бунина есть кое-что похожее на настоящую прозу будущего [Там же: VI, 218].

Самое важное заключение содержится в тексте «О моей прозе»: «документальная проза будущего и есть эмоционально окрашенный, окрашенный душой и кровью мемуарный документ, где все документ и в то же время представляет эмоциональную прозу». Пояснение о том, что такое «эмоционально окрашенный документ» и какое впечатление он может производить на читателя, можно найти в письме Ф. Вигдоровой. Шаламов считает, что его рассказы все же не производят гнетущего впечатления:

В полувопросе Вы хотите знать, почему «Колымские рассказы» не давят, не производят гнетущего впечатления, несмотря на их материал. Я пытался посмотреть на своих героев со стороны. Мне кажется, дело тут в силе душевного сопротивления началам зла, в той великой нравственной пробе, которая неожиданно, случайно для автора и для его героев оказывается положительной пробой. Растлевающая сила лагерей велика и многообразна. (Даже желание изобразить характеры «устоявших» связано с этой растлевающей силой.) <…> И еще – в «Колымских рассказах» нет осуждения. Моральные барьеры отодвинуты, нравственные масштабы смещены. Все это надо было показать людям, не знающим этого страшного мира [Там же: 363].

1960-е годы для Шаламова – время максимальной активности и включенности в литературную и культурную жизнь. Постепенно, к концу десятилетия, эта активность замедляется.

Его рассказы начинают стихийно распространяться в самиздате и «тамиздате». Уже в декабре 1966 года первые четыре «Колымских рассказа» вышли в нью-йоркском «Новом журнале», где они печатались в течение последующих десяти лет, пока не были изданы отдельной книгой в Лондоне в 1978 году.

Это уже навсегда закрывало возможность публикации «Колымских рассказов» в СССР. Протестное письмо Шаламова в «Литературную газету» в 1972 году приведет к разрыву с привычным кругом общения и к изоляции. Сборники стихов Шаламова, хотя и «покалеченных», будут издаваться в издательстве «Советский писатель» и в 1960-е, и в 1970-е годы. Хотя В. Шаламов вступил в Союз писателей, советским писателем в полном смысле ему стать не удалось. Его проза не могла быть опубликована в СССР не только из-за биографии автора и публикаций на Западе, но и из-за резкого нежелания соответствовать канону советской литературы и непопадания в писательскую иерархию. Варлам Шаламов исключал для себя возможность редактировать свои произведения для того, чтобы сделать их «проходными». Литературный мир того времени, с его иерархичностью и закрытостью, отторгал Шаламова.

Глава 4

Советский застой: в Союз писателей или на запад?

Литература застоя внутри и вне поля зрения В. Шаламова

Период застоя – самый сложный для анализа наследия В. Шаламова. Писатель постепенно уходил в изоляцию, отказывался от общения с прежним кругом, практически прервал переписку. С конца 1960-х начала нарастать проблема, связанная с западными публикациями Шаламова, которые были серьезным препятствием для и без того «неблагонадежного» писателя, издания сборников стихов стали задерживаться.

Количество документов, свидетельствующих об этом времени, резко сокращается. Например, отсутствуют записные книжки 1975 и 1976 годов, записи в других тетрадях фрагментарны, не всегда датированы точно. Еще одна сложность связана с прочтением текстов: из-за болезни почерк писателя портится настолько, что некоторые тексты не поддаются расшифровке. В этот период Шаламова посещала в основном И. П. Сиротинская, которой он постепенно передал архив и завещал все имущественные и авторские права. После разрыва Шаламова с Сиротинской ее посещения стали редкими, Шаламова опекали несколько его знакомых.

С одной стороны, для Шаламова, по его словам, это был сознательный эксперимент – так он хотел проверить, будут ли опубликованы его произведения, если он прекратит контакты с литературным миром:

Конституционный опыт, который я провожу на самом себе <выделено нами. – К. Ф.>, заключается в том, что я никуда не хожу, не выступаю, не читаю, даже в гости не хожу, ко мне не ходит ни один человек, я не переписываюсь ни с кем, все равно подвергаюсь дискриминации. Не печатают стихи, снимают книгу с плана, <нрзб.>, не печатают ни один рассказ, ни стихи – каждая (точка) проверена чуть не на зуб. В «Литературной газете» год пролежали <нрзб.>, в «Знамени» и «Юности» – то же самое [Шаламов 2013: V, 329].

С другой стороны, состояние здоровья затрудняло коммуникацию: Шаламов постепенно терял слух, страдал от того, что это является серьезным препятствием при взаимодействии с миром; в его тетрадях есть запись о том, что современный мир с его средствами связи (телефон) и информации (телевидение и радио) – не для глухих людей. Произошел резкий разрыв отношений с Н. Я. Мандельштам («хлопок дверью», по словам Шаламова), Б. Лесняком. К середине 1970-х годов резко изменился тон высказываний о Б. Пастернаке – в записях появилось упоминание романа «Доктор Мертваго», указывающее на смерть жанра романа.

Шаламов стал неоднозначно высказываться и о стихах Пастернака. Например:

Вот стихотворение, которое давалось Пастернаку чрезвычайно трудно и переделывалось не один год: «Быть знаменитым некрасиво…» Стихотворение <печаталось> после большой переделки, поэтической. Пальцы поэта утратили гибкость, и