– Oui, madame. А имя?

Она на мгновение закрыла глаза.

– Джеймс Блэкуэлл. Его зовут Джеймс Блэкуэлл.

Все. Она это сказала. И слегка покачнулась от головокружения.

– Одну минуту.

Портье открыл журнал бронирований и пробежал тонким пальцем по странице.

– Non. Такой джентльмен в «Негреско» не останавливался.

Он щелкнул пальцами, тотчас рядом возник коридорный в элегантной сине-золотой униформе и шляпе-таблетке.

– Marcel! Cherchez un Monsieur Blackwell. Dans le restaurant, ou le bar… vite!

Юноша поспешно скрылся, и портье одарил Диану улыбкой.

– Если этот monsieur здесь, мы его отыщем. Он ваш друг?

– Да. Близкий друг.

– Конечно.

Портье понимающе кивнул.

Диана осмотрелась внимательнее. Вокруг только американцы, в основном не в меру упитанные. «В Англии уже не осталось полных людей, – рассеянно подумала она. – На той еде не растолстеешь».

Среди толпы не было ни одного человека в шляпе, не говоря уже о костюме. Она почему-то не сомневалась, что на том мужчине – на Джеймсе – строгий костюм. Обязательно темный. И белая рубашка вроде тоже сверкнула. Вокруг же все одеты как отпускники: мужчины в широких брюках, легких куртках, женщины в цветастых платьях с пышными юбками.

Юноша в таблетке появился снова, быстро протараторил что-то по-французски портье и ушел.

– Сожалею, madame, посыльный сказал, что в этом отеле нет никого по фамилии Блэкуэлл. В ресторане после завтрака пусто, а в баре только трое: двое французов и американец. – Он пожал плечами. – Может, ваш друг поехал в другой отель?

От отчаяния Диана топнула ногой.

– Он должен быть здесь! Я слышала, как он говорил, что едет сюда. Прямо сейчас!

Одна из американок обернулась и с любопытством посмотрела в их сторону.

Портье вскинул руки.

– Madame, успокойтесь. Больше я ничем не могу вам помочь.

– Конечно. Простите, – вздохнула Диана, опустив плечи. – Вы сделали все, что в ваших силах.

Она постояла еще немного, затем достала банкноту в десять франков. Портье с одобрением взглянул на маленький кожаный кошелек «Шанель».

– Разменяйте, пожалуйста, монетами по одному франку. Мне нужно позвонить.

– Bien sûr.

Через минуту Диана вошла в одну из элегантных телефонных будок из стекла и дерева, выстроившихся в ряд у дальней стены фойе, закрыла раздвижную дверь и взяла изысканную трубку из слоновой кости. Почти сразу в трубке затрещало и раздался голос оператора.

– Я хочу заказать разговор с Англией. – Диана назвала номер, который знала наизусть.

– Как долго вы желаете говорить, madame?

Диана задумалась.

– Минут пять, может, чуть больше.

– Тогда опустите, пожалуйста, три франка, madame.

Когда последняя монета упала в прорезь, в трубке пошел знакомый гудок вызова британского телефона.

Двойной удар того страшного дня брак Оливера и Гвен выдержал, но с большим трудом.

Они переживали горе совершенно по-разному. Мистер Арнольд находил своего рода спасение и успокоение в неустанной деятельности. После нескольких первых недель глубокой скорби по сыну – время, проведенное им почти безотлучно в Дауэр-Хаусе и которое он теперь пытался припомнить хоть с какой-нибудь ясностью, – он намеренно стал брать на себя любые обязанности, чтобы отвлечься и не думать о случившемся.

Однако ужас реальности прорывался достаточно часто. Нелепость гибели сына причиняла много боли. Во время событий в Дюнкерке они с Гвен в некоторой степени приготовились к худшему, и в дальнейшем, наблюдая за разворачивающейся в небе битвой за Британию, мистер Арнольд порой думал, что смириться со смертью Джона было бы намного проще, если бы он погиб в кабине самолета, защищая свою страну, а не в случайной дорожной аварии. Смерть Джеймса по крайней мере была не такой бессмысленной. Звание героя присваивали все большему числу погибших в боях летчиков; бедный Джон лишился даже этой малости.

Горевал он по сыну, однако, как и у Гвен, его душа болела и за Диану. Пусть у них с женой было недостаточно времени поближе познакомиться с Джеймсом, но при этом они вполне осознавали, насколько сильно их дочь его любила.

Во многих отношениях из них троих двойная трагедия больнее всего ударила по Диане. Она потеряла разом двоих молодых людей, которых боготворила. Скорбя о муже и брате, она практически погрузилась в полубессознательное состояние. Ее не интересовали ни развивающаяся беременность, ни учеба. В Гиртон Диана не вернулась.

Узнав о будущем малыше, ее родители сперва воодушевились и даже испытали некоторую толику радости, что среди стольких смертей все же зародилась новая жизнь. Диана сообщила новость за ужином, когда сама была уже точно уверена, однако голос ее звучал вяло и смиренно. Она ощущала себя целиком и полностью в рабстве у судьбы, не в силах сопротивляться ходу событий. Спустя несколько недель полное равнодушие дочери к своему будущему ребенку передалось и ее родителям. Им и самим приходилось несладко.

В Рождество на выходные из Кембриджа приехала Салли, чтобы поддержать Диану и уговорить вернуться в Гиртон.

– Прости, Сал, знаю, ты хочешь как лучше, но возвращаться в колледж бессмысленно, – сказала Диана, выслушав ее аргументы. – Джеймс погиб, мой брат тоже, мне скоро рожать… Все изменилось. Да и какой университет с ребенком на руках?

– Ты могла бы оставить его здесь, с родителями, Ди, – настаивала Салли. – Еще несколько месяцев, и можно ехать. Я помогу тебе догнать все, что ты пропустила с осени.

Диана покачала головой.

– Не стоит, Сал, честное слово. Да и не хочу я возвращаться. Мне так плохо, что от одной только мысли о книгах уже тошнит. В любом случае, ты ведь знаешь, степеней нам не получить. Никому из наших девочек. Не понимаю, зачем вообще я ввязалась в это бессмысленное дело.

Выходные выдались нелегкими, Салли уехала расстроенная и обещала писать.

После смерти сына и зятя Гвен ушла в свой собственный мир. С болью она наблюдала за страданиями дочери, но ничем не могла их облегчить. Она и сама мучилась безмерно.

Гвен чувствовала ужасную вину за смерть сына. Прекрасно понимая, что ведет себя неразумно, она все же искренне верила, что если бы ей удалось завершить портрет Джона, начатый во время его участия в боях над Дюнкерком, сын остался бы жив.

– Все потому, что я поленилась и не закончила, – повторяла она Оливеру вновь и вновь. – Сказала, что напишу что-нибудь особенное, только для него, и вручу ему, когда он вернется. Но так и не написала. Я не выполнила свою часть сделки.