Пустыню нельзя затребовать либо завладеть ею – она словнокусок ткани, уносимый ветрами, и его нельзя прижать и удержать камнями, и емудавали сотни названий еще задолго до того, как построили Кентербери[60], задолгодо того, как войны и перемирия прошли по всей Европе и Востоку. Эти караваны,эти странные разобщенные ритуалы и культуры не оставили после себя ничего, дажетлеющего уголька от костра. Каждому из нас, даже тем, у кого в Европе были семьии дети, хотелось сбросить с себя оболочку своей национальности, словно ненужноеобмундирование. Это было святое место. Мы растворялись в нем. Только огонь ипесок. Мы покидали гавани оазисов. Те места, куда приходила вода… Айн… Вир…Вади… Фоггара… Хоттара… Шадуф… Какие прекрасные названия, не идущие ни в какоесравнение с моим собственным именем. Стереть имена! Стереть национальности! Этобыл дух пустыни, этому она учила нас.

Но все же были и такие, кто хотел оставить свой след иувековечить свое имя. В этом перeсохшем русле реки. Или на этом холме, покрытомкрупной песчаной галькой. Мелкие всплески тщеславия на этом куске земли, ксеверо-западу от Судана, южнее Киренаики. Фенелон-Барнес, например, пожелал,чтобы открытые им ископаемые деревья носили его имя. Он даже хотел назватьсвоим именем одно из племен и целый год вел переговоры. Но его обскакал Баухан,имя которого было присвоено определенному виду барханов. Меня же не покидаложелание стереть, стереть свое имя и нацию, к которой я принадлежу. К томувремени, как началась война, я провел в пустыне уже десять лет, и мне непредставляло никакого труда проскальзывать через границы, не принадлежатьникому, никакой нации.

1933 или 1934? Я забыл, какой это был год. Мэдокс,Каспариус, Берманн, я, два водителя-суданца и повар. Мы путешествуем уже вгрузовиках марки «Форд-А» с деревянными кузовами и впервые используем большущиешины с малым давлением на почву. Они хорошо идут по песку, но мы рискуем, ибоне знаем, как они поведут себя на камнях и острых скалах.

Мы выезжаем из Харги[61] 22 марта. Мы с Берманном вычислили,что именно там, где встречаются три высохших русла рек, о которых писалВильямсон еще в 1838 году, и находится Зерзура.

На юго-западе от Гильф-эль-Кебира поднимаются три отдельныхгранитных массива – Джебель-Аркану, Джебель-Увейнат и Джебель-Киссу[62]. Онинаходятся километрах в двадцати пяти друг от друга. В некоторых ущельях естьвода, хотя в колодцах Джебель-Аркану она горькая, и пить ее можно только вслучае острой необходимости. Вильямсон писал, что Зерзура находится там, гдепересекаются русла трех рек, но не называл конкретного места, и это считалосьвыдумкой. Хотя даже один оазис с дождевой водой на этих возвышенностях,напоминающих формой кратер вулкана, мог бы дать разгадку того, как Камбиз и егоармия смогли пересечь такую пустыню, как отряды из племени сенуси моглисовершать набеги во время Великой войны, как могучие чернокожие люди с югабродили здесь, когда у них не было запасов воды и еды… Пустыня – мир, гдецивилизация существовала столетиями, где сплетались и разбегались тысячитропинок и дорог.

В Абу-Балласе мы находим кувшины в форме классическихгреческих амфор. Геродот говорит о таких кувшинах.

* * *

В крепости Эль-Джоф мы с Берманном разговариваем со страннымстариком, похожим на змею. Мы сидим в каменном зале, где когда-то былабиблиотека великого шейха сенуси. Старик принадлежит к племени тебу, онпроводник караванов и говорит по-арабски с акцентом. Позже Берманн скажет,цитируя Геродота: «Подобно зловещему крику летучих мышей». Мы беседуем с нимцелый день и ночь, но он ничего нам не выдаст. Вероучение сенуси, их самаяглавная доктрина предписывает ни в коем случае не раскрывать секреты пустынипришельцам.

В Вади-эль-Мелик нам на глаза попадаются птицы неизвестноговида.

* * *

Пятого мая я забираюсь на скалу и достигаю плато Увейнат сдругой стороны, новым маршрутом. Я оказываюсь в широкой долине на месте бывшейреки, где растут акации.

* * *

Были времена, когда картографы предпочитали называтьоткрытые ими места не своими именами, а именами своих возлюбленных. Вотвстречаешь в пустыне караван и купающуюся девушку, которая прикрывается тонкойтканью из муслина… Какой-то древний арабский поэт увидел эту девушку, ее плечи,похожие на два голубиных крыла, и назвал оазис ее именем. На нее льется вода,она заворачивается в прозрачную ткань, а старый поэт наблюдает и, черпаявдохновение в этом зрелище, описывает город Зерзуру.

Так человек в пустыне может попасть в историю, словно вслучайно обнаруженный колодец, и в его затененной прохладе бороться с соблазномникогда не покидать это укрытие. Моим самым большим желанием было остатьсяздесь, среди акаций. Я шел по земле, о которой нельзя было сказать, что здесьне ступала нога человека; скорее наоборот, я шел по земле, где за многие столетияперебывало столько людей, эти деревья видели столько событий – армиичетырнадцатого века, караваны тебу, набеги сенуси в 1915 году. А между этимисобытиями здесь ничего не было. Когда долго не случалось дождей, акацииувядали, русла рек пересыхали… пока вода снова не появлялась здесь черезпятьдесят или сто лет. Спорадические приходы и исчезновения, как легенды ислухи в истории.

В пустыне вода, как сокровище, ты несешь ее, как имя своейвозлюбленной, в ладонях, подносишь к губам… и пьешь пустоту… Женщина в Каиревыскальзывает из кровати и перегибается через окно, подставляя дождю своеобнаженное белое тело…

* * *

Хана наклоняется вперед, чувствуя, что он начинает бредить,наблюдая за ним, не говоря ни слова. Кто она, эта женщина?

Край земли не там, где обозначены точки на картах, закоторые борются колонисты, расширяя свои сферы влияния. С одной стороны –слуги, и рабы, и периоды власти, и переписка с Географическим обществом. Сдругой – белый человек впервые переходит через великую реку, впервые видит гору,которая стояла здесь веками.

Когда мы молоды, мы не смотрим в зеркало. Это приходит свозрастом, когда у тебя уже есть имя, своя история, интерес к тому, что твояжизнь значит для будущего, что ты оставишь «городу и миру». Мы становимсятщеславными со своими именами и претензиями на право считаться первыми, иметьсамую сильную армию, быть самым умным торговцем. Когда Нарцисс состарился, онпотребовал изваять свой портрет из камня.

А нам было интересно, что мы могли значить в прошлом. Мыплыли в прошлое. Мы были молоды. Мы знали, что власть и деньги – преходящиевещи. Мы засыпали с книгой Геродота.