И не просто позвала, добавила:

– Что ты натворил?

Вопрос Кадиш услышал. Взяв паузу, чтобы обдумать извилистый путь, который привел его к сегодняшним промахам, Кадиш приподнялся. Перевесил голову через прохладный край пустой ванны. И на вопрос Лилиан ответил:

– Я заперся не за той дверью.

Ничего более внятного он сказать не мог. Голос Кадиша, прозвучав в пустой ванне, рассеялся, усилился эмалевыми стенками, отразился от кафеля, заполнив комнату, просочился к Лилиан, и оттого казалось, что ответил ей не Кадиш, а сам дом. Слова «не за той дверью» донес еле ощутимый ток воздуха.

– Что? – переспросила Лилиан. – О чем ты?

– Я так и подумал, что это ты, – сказал Кадиш, встал, отпер дверь и медленно прошел мимо Лилиан. Она пошла за ним по коридору.

– Ты открыл то, что нельзя открывать, что я велела тебе не открывать…

– И закрыл то, что можно не закрывать.

– И что? – спросила Лилиан.

– Три книги, – ответил Кадиш. – Трех книг нет. Они забрали их – вместе с Пато.

– Боже правый.

В гостиной Кадиш указал на выемку на верхней полке.

– Где и искать, как не там. Из тех книг, что забрали, одна наверняка стояла там.

– Ты ума лишился, – сказала Лилиан. – И лишился сына.

– Да, – согласился Кадиш. – Еще и помог им. – Голос его дрогнул. – Дверь для них подержал.

Лилиан обхватила лицо Кадиша руками и, стараясь привлечь внимание безмозглого мужа, сдавила изо всех сил. Вонзилась ему в виски ногтями. Но Кадиш ничего не почувствовал, столько всего навалилось.

– В полицию звонил? – спросила Лилиан.

– Господи, – пробормотал Кадиш. И засмеялся. Да так, что у него затряслась голова, и ногти Лилиан оставили царапины.

– Не звонил. В полицию, – повторил он. – Мне и в голову не пришло туда звонить. Я бы позвонил, дорогая моя, милая моя женушка. – Он поцеловал жену в щеку, подался вперед, так что могло показаться, будто она обхватила его лицо в порыве страсти.

– Я бы позвонил, – добавил он. – Но я уверен: чаще раза за вечер полиция в одну и ту же квартиру не приходит. И я так думаю, дорогая моя Лилиан, я не сомневаюсь, что сегодня они здесь уже побывали.

Лилиан, подбоченясь, упершись ногами в углы дверного проема, наблюдала, как Кадиш на другой стороне лестничной площадки стучит в дверь Качо.

Качо не отвечал, хотя наверняка был дома. Значит, решил Кадиш, он как-то замешан.

Раньше Кадишу не доводилось успокаивать Лилиан, применяя силу. Унимать Лилиан ему пришлось еще в квартире, когда она вцепилась ему в лицо. Тогда Лилиан, словно с цепи сорвавшись, кинулась на лестницу и замолотила кулаками во все двери – выходите, заговорщики! Кадиш обхватил Лилиан обеими руками, отодвинул в глубь квартиры и стал стучать в дверь Качо сам.

Стучал, превозмогая боль в распухших ладонях. Лилиан молчала. Она застыла на пороге, а Кадиш отошел на три шага, ринулся на дверь соседа, саданул ее плечом: видел, как действуют полицейские, по телевизору. Дверь не поддалась ни после первого, ни после второго удара, но потом приоткрылась – Качо прятался за ней. Он высунул голову и увидел, что Кадиш готовится к третьей атаке.

Качо открыл дверь пошире. Он был в той же пижаме, что и в день переворота.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я спал.

Лилиан уже толкала Кадиша в спину.

– Молодец, что проснулся, – сказала она. – Тебе повезло. Представляешь, пока ты спал, Кадиш едва твою дверь не высадил. Еще чуть-чуть – и нет двери. А все для того, чтобы я могла задать тебе вопрос.

– Наверное, о чем-то важном, раз он так разбушевался.

– Важном, важном, – сказал Кадиш. – Мы печь собрались. – И он, прищурясь, вгляделся в Качо. – Такое дело, яйца у нас кончились.

– Чашку сахарного песка, – и Лилиан встала рядом с Кадишем.

– Шутите, надо думать, – предположил Качо.

– Шутим. Нас с женой хлебом не корми – дай пошутить. Хохмим на пару. Нам надо знать… – Кадиш снова прищурился и поднес к лицу Качо палец. – Видишь, Лилиан? У него бровь разбита.

– Это он сам, – отмахнулась Лилиан. – Не первый раз вижу. У него привычка такая – раздирать брови до крови.

– Допустим. – Кадиш опустил палец. – А как насчет рта? Губы разбиты. По зубам он тоже сам себе врезал?

– Едва ли, – усомнилась Лилиан.

– Оттого я и лег спать рано и спал как убитый. Оттого и не слышал, как вы стучали. Беда со мной приключилась. Упал я, вот и не в себе.

– Это мы понимаем, – сказала Лилиан. – Силы надо восстанавливать, кто спорит? Вон у Кадиша черные круги под глазами уже второй раз.

– Кстати, хотел сказать, – оживился Качо. – Носы у вас получились – просто загляденье.

– Можно войти? – спросил Кадиш.

Качо вышел сам. И, выходя, вздохнул – хочешь не хочешь, а пришлось показать руку в шине – под кистью он примотал изолентой деревянную ложку, над кистью – кухонную лопатку.

– Вот уж упал так упал, – посочувствовала Лилиан. – Мало того что губу расшиб, еще и сломал…

– Максимум, вывихнул.

– Так еще и, максимум, вывихнул руку.

– Вдобавок и в квартире бардак, поэтому не приглашаю вас войти.

– Тогда мы тебя пригласим, – сказал Кадиш. И повернулся за указаниями к Лилиан. Черт его знает, стоит ли устраивать разборку с соседом, которого отлупили, да и вообще он ведь ничего не сделал, разве что оказался соучастником, и то пассивным. Взвесив все и поглядывая на жену, Кадиш крепко взял Качо под руку в шине. Качо вскрикнул и потом скулил не переставая, пока Кадиш вел его к себе в гостиную.

Там Качо сел на диван.

– Они забрали Пато, – сказала Лилиан.

Качо в ужасе уставился на соседей.

– Не надо ничего изображать, не время, – сказала Лилиан. – Кадиш считает, что его забрала полиция. Мы сейчас поедем за ним в участок, и ты, сам понимаешь, можешь здорово помочь…

– Я весь вечер спал, – заявил Качо.

Кадиш сел на диван рядом с соседом, впритык к его поврежденной руке.

– Качо, а тебе странные сны не снились? Кошмары не мучили – типа, ты подглядывал через дверь, когда уводили моего сына, а четверо мужиков тебе накостыляли?

– Никаких таких снов мне не снилось, – возразил Качо. И поднял глаза на Лилиан.

– Так пусть этот сон тебе приснится сейчас, – приказала Лилиан. – Пойди оденься, выкинь свою дурацкую шину – и едем с нами разговаривать с полицией.

– Я ничего не видел.

– Сказать, что ты видел? – спросила Лилиан. – Ты видел, как он рос. Ты знаешь его с детства.