санкции на тех, кто нарушал соглашения, и устанавливали связи между отдаленными поселениями, чтобы наладить процветающую международную торговлю по всей Северной Африке и за ее пределами[202]. Однако, когда человеческие общества стали больше и сложнее, возникла необходимость кодифицировать эти нормы. Развитие институтов, сопутствующих торговле, включая единую валюту, единый кодекс законов и защиту имущественных прав, позволило обществам подстегнуть экономический рост и подкрепить благотворный цикл взаимовлияния численности и состава населения и технического прогресса. Если стимулирующие торговлю институты появлялись поздно, общества отставали в развитии.

На протяжении всей человеческой истории концентрация политической и экономической власти в руках немногочисленной элиты, позволявшая ей оберегать свои привилегии и сохранять существующее неравенство, как правило, подавляла прогресс. Она душила свободное предпринимательство, не давала инвестировать в образование и сдерживала экономический рост и развитие. Ученые называют институты, которые позволяют элитам монополизировать политическую власть и способствуют сохранению неравенства, экстрактивными. Напротив, институты, которые децентрализуют политическую власть, охраняют имущественные права и стимулируют частное предпринимательство и социальную мобильность, называют инклюзивными[203]. В книге “Почему одни страны богатые, а другие бедные” Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон показали, что различия в такого рода политических институтах увеличивают неравенство между странами. Экстрактивные институты, как правило, препятствуют накоплению человеческого капитала, предпринимательству и техническому прогрессу, тем самым тормозя переход от стагнации к долгосрочному экономическому росту, а инклюзивные институты стимулируют эти процессы.

Тем не менее история показывает, что экстрактивные политические институты необязательно вредны на каждом этапе экономического развития. На самом деле время от времени диктаторы проводили масштабные реформы в ответ на внешние угрозы их режимам, как это произошло в Пруссии после ее поражения от Наполеона в 1806 году или в Японии во время реставрации Мэйдзи в конце XIX века. Более того, в течение трех десятилетий после раздела Корейского полуострова Южная Корея была диктатурой – она начала свой переход к демократии только в 1987 году – и все это время она демонстрировала впечатляющий рост, в то время как Северная Корея не развивалась. Обе Кореи изначально управлялись автократиями, и фундаментальное различие заключалось в их экономических системах. Диктаторы в Сеуле приняли меры по защите частной собственности, а также провели далеко идущие аграрные реформы, которые децентрализовали политическую и экономическую власть, в то время как их соперники в Пхеньяне предпочли массово национализировать частную собственность и земли и централизовать принятие решений. Эти различия еще на раннем этапе, задолго до того как Южная Корея стала демократией, дали ей огромную экономическую фору по сравнению с Северной Кореей. Точно так же недемократические режимы, которые прежде существовали в Чили, Сингапуре и на Тайване и до сих пор существуют в Китае и Вьетнаме, успешно стимулировали долгосрочный экономический рост, инвестируя в инфраструктуру и человеческих капитал, внедряя передовые технологии и продвигая рыночную экономику.

Тем не менее, хотя неинклюзивные политические институты могут сосуществовать с жизнеспособными инклюзивными экономическими институтами, это было скорее исключением, чем правилом, но именно оно в критические моменты человеческой истории играло ключевую роль. Существование инклюзивных институтов может отчасти объяснить, почему промышленная революция началась именно в Великобритании, а наличие экстрактивных институтов помогает пролить свет на то, почему бывшие колонии продолжают отставать в развитии даже спустя десятилетия после освобождения от колониального правления.

Институциональные причины британского господства

Беспрецедентный скачок, совершенный Великобританией в период промышленной революции, позволил стране установить контроль над огромными регионами планеты и построить одну из самых могущественных империй в истории. И все же на протяжении большей части человеческой истории жители Британских островов отставали от своих соседей из Франции, Нидерландов и Северной Италии по уровню благосостояния и образования. Великобритания в тот период была медвежьим углом Западной Европы. Британское общество было аграрным и феодальным, политическую и экономическую власть удерживала немногочисленная элита, а в большинстве секторов экономики в начале XVII века действовали монополии, дарованные королевским указом[204]. В Англии отсутствовали конкуренция и свободное предпринимательство, и потому монополизированные отрасли не были успешны в разработке новых технологий.

Как и многие другие правители, английские монархи были враждебно настроены к технологическим переменам и сдерживали технический прогресс королевства. Известен забавный пример с поздним зарождением британской текстильной промышленности. В 1589 году королева Елизавета I отказалась выдать священнику и изобретателю Уильяму Ли патент на вязальную машину. Она опасалась, что его изобретение повредит местным гильдиям и подстегнет безработицу, а вместе с ней и волнения. Отвергнутый английской королевой, Ли отправился во Францию, где король Генрих IV милостиво даровал ему желанный патент. Всего через несколько десятилетий брат Уильяма Ли вернулся в Великобританию, чтобы продать эту новейшую технологию, которая стала краеугольным камнем британской текстильной промышленности.

Однако в конце XVII века управляющие Великобританией институты подверглись радикальной перестройке. Попытки короля Якова II установить абсолютную монархию и его переход в католицизм вызвали ожесточенное сопротивление. Его противники нашли спасителя – Вильгельма Оранского, штатгальтера протестантских наций Голландии (а также мужа принцессы Марии, старшей дочери короля) – и настойчиво советовали ему захватить власть в Великобритании. Вильгельм откликнулся на их зов, сверг короля и был коронован под именем Вильгельма III, короля Англии, Ирландии и Шотландии. Этот переворот, прозванный “Славной революцией”, как несколько ошибочно считается, за относительно небольшое количество пролитой в ходе него крови, изменил баланс политических сил в Великобритании, поскольку, будучи иностранцем, не имеющим поддержки в Англии, в отличие от предшественника Вильгельм III в своей власти опирался на парламент.

В 1689 году король одобрил Билль о правах, отказавшись от возможности по своему желанию приостанавливать действие парламентских законов и согласившись отныне повышать налоги и формировать армию лишь с одобрения парламента. Англия стала конституционной монархией. Парламент начал представлять относительно широкий спектр интересов, включая интересы растущего торгового класса, и Великобритания основала инклюзивные институты, которые охраняли право на частную собственность, стимулировали развитие частного предпринимательства, поддерживали равенство возможностей и содействовали экономическому росту.

После “Славной революции” Великобритания активизировала свои попытки отказаться от монополий. Королевская Африканская компания, которой король Карл II даровал монополию на африканскую работорговлю, стала лишь одной из многих компаний, лишившихся влияния. Парламент также принял новые законы, стимулирующие конкуренцию в растущем промышленном секторе и ущемляющие экономические интересы аристократии. В частности, Великобритания снизила налог на промышленные печи, но повысила налог на землю, которой в основном владело дворянство.

Эти реформы, в то время уникальные для Великобритании, создали стимулы, которых не существовало больше нигде в Европе. Например, испанские монархи ревностно охраняли свою монополию на прибыль с трансатлантической торговли и часто направляли средства на финансирование войн и покупку предметов роскоши. В Великобритании, напротив, прибыль с трансатлантической торговли сырьем, товарами и рабами из Африки распределялась