Дубасов в командирской палатке стоял у телефона и докладывал Чугуну, что в лесу слышны выстрелы и обещал немедленно разобраться. Тут и вошел, спросив разрешения, Бражкин и сразу доложил про ситуацию.

– Как фамилия этого ботаника? – грозно спросил Дубасов.

– Рядовой Деревянко…

– Можно было и не сомневаться. Все ЧП липнут к нему, как репей к бродячей собаке… Всем в лес не соваться! Вышли вперед двух, нет, трех опытных бойцов. Действовать по ситуации. Главное, капитан, не положить сгоряча людей…

Бражкин глянул в чистые и голубые, как белорусские озера, глаза сержанта Сидорского и спросил:

– А кто язык-то?

Саня не удержался:

– Я – язык!

– А тебя никто за язык не тянет! – ротный уничтожающе глянул на бойца. – Дальше что?

И Сидорский доложил кратко, но без красок и эмоций всю историю, представил два трофейных автомата и петлицы горных егерей. Командир дал роте отбой, а Родину приказал изложить обо всем произошедшем в рапорте. И только после этого Бражкин дал волю чувствам, выразившимся в увесистом и многоступенчатом, как танковая гусеница, матерном посвящении долбаному Деревянко, которого называл теперь не иначе, как «деревянный Буратино».

Рапорт о боестолкновении в лесу в районе опорного пункта танкового батальона и ликвидации двух диверсантов из горно-стрелковой дивизии вермахта по команде дошел до командира бригады Чугуна и затем поступил на ознакомление смершевцу.

Уже совсем стемнело, поблекли краски дня, когда экипаж Родина наконец сел за ужин, и можно было, не торопясь, под долгожданные «наркомовские» вспомнить во всей красе, деталях и смеясь «приключения Буратино». Конечно, Санька тут же показал содержимое вещмешка – первопричину всей этой истории:

– Вот это красавица, ребята, золотая розга, сделаю чай из нее…

Родин перебил:

– Тебя надо крепкой розгой хорошенько высечь. Меня и всю роту на уши поставил…

– Винюсь, командир, кто бы знал…

Руслик философски заметил:

– Дело случая… Если б Саня не пошел в лес и не нарвался бы на егерей, то неизвестно, что бы они еще натворили. Но эта случайность привела к закономерности: били фрицев и будем бить!

Сидорский сказал:

– Верно. И если б я неслучайно занимался метанием ножа, отмечу товарищи, своим любимым с детства делом, то случайно вряд ли бы попал в спину диверсанту.

Все согласились с правильной причинно-следственной связью, а Киря тут же разлил по кружкам правильный, до водочной разбавленности, спирт. Они сидели в танке со штатным освещением, открыты были банки с кашей и тушенкой, лежало нарезанное Кириллом фронтовое сало и пара луковиц.

Санька вздохнул:

– Ребята, еще раз при всех хочу сказать, Кирилл, ты меня спас от самого страшного… От смерти и плена.

– Да, ладно, Саня, ты вот сам какого матерого зверюгу завалил! Горного егеря!

Кир был сегодня героем дня.

Родин поднял кружку:

– Ребята, давайте выпьем за наш экипаж и за нашу победу! И что бы ни случилось, мы до последнего будем стоять друг за друга.

А Саня впервые в своей жизни, никогда об этом никому не говорил, пил спирт. Он слышал, что это будет чуть послабее расплавленного олова, поэтому выдохнул, как советовали в таких случаях, и залпом выпил содержимое кружки. Потом сразу запил колодезной водой и не поперхнулся. Никто не оценил его маленького «подвига». Ведь на селе, если кто хочет, и пацаном может попробовать и оценить вкус самогонки.

Пошли по кругу банки с тушенкой и кашей, нарезанные и крупно посыпанные солью хлеб и луковицы. Саня, догрызая кусок сала, воскликнул:

– Ребята, а у меня ведь желуди есть, если их истолочь, прожарить, такой кофе можно сделать! Не отличишь от настоящего!

Руслик заметил:

– Сейчас ступу найдем где-нибудь во дворе…

– И Бабу-ягу к ней! – добавил Киря.

А Иван усмехнулся, вспомнив «картину маслом»:

– Мы все «апофеоз войны» ждали, а тут… наш Санька желуди собирает. Рота чуть не уписалась…

Все дружно рассмеялись, в железном брюхе лучшего друга танкистов атмосфера располагала к славному, доброму разговору, сердечности и откровению. Тут же выпили и по второй, за удачу.

– Ребята, – снова заговорил Саша. – А ведь когда я зарылся в листьях, мне просто страшно стало… до ужаса. Они ж как лесные звери вышли, рожи зеленые. Второй раз, понял, уже не повезет… И спрятаться захотел… Если б он не вышел на меня, я так бы и сидел в этой куче…

Саня содрогнулся всем телом, ведь не до шуток, смерть два раза своим крылом задела…

Родин увесисто хлопнул Сашу по плечу:

– Но ты же его пристрелил как бешеного пса! Саня, ты победил, и к чему эти бабские причитания.

Слегка начитанный Сидорский добавил:

– Кончай, Шура, достоевщину!

– Почему сразу бабские? – вспыхнул Деревянко, он почему-то вдруг сильно обиделся.

Штатный миротворец экипажа Руслик мудро произнес:

– На войне не боятся только конченные идиоты… Я вот после своего первого боя был мокрый, как половая тряпка. А когда болванка рикошетом попала в башню, душа моя как рухнула куда-то в пятки… И очухался уже где-то на привале…

Танкисты выпили молча, не чокаясь, за погибшие экипажи, закусив по традиции корочками хлеба, вдруг ставшими чёрствыми. Сидорский кашлянул, чтобы нарушить тишину, он решил досказать, какое имела продолжение история про чудесное исцеление глухонемого парня из их села.

– У нас в селе был, где он сейчас по войне, не знаю, мужичок, роста небольшого, прозвище имел он Колотуха. Почему? Потому что с самого утра как встанет, так языком и колотил до самой ночи. Жена его Глафира, не знала, куда от него деваться. Он ведь даже за едой и в сортире не умолкал. Сидит, например, там, покряхтывает и жене кричит: «Глаш, как думаешь, пошли грибы в лесу?» Был бы хозяин справный и меньше языком трещал, так во дворе и крыльцо бы новое сделал, забор поправил, а сарай вообще страшное дело, толкни – и завалится. Но что любил Колотуха – песни петь.

Не смотрите на меня,

Что я худоватый.

Жена салом не кормила,

Я не виноватый.

А еще затянет: «Понедельник, вторник, середа, четверг, пятница, суббота и воскресный день», и так по кругу, мог целый час что зря петь мужик. А бедной Глашке хоть на дерево хотелось от него залезть. Она и к знахарке ходила в соседнее село. Что там она ей присоветовала, неизвестно, может, трав колдовских настой, но меньше Колотуха говорить не стал, даже больше, когда узнал, что женушка к бабе-яге ходила. В селе ведь как, чем больше хочешь скрыть, тем быстрее слушок обрастает ушами, как опятами на трухлявом