пне. А тут как раз и случилась эта история с Аркашей. Чудесное исцеление! Заговорил немой! Очень на женский пол, как я уже говорил, сильное впечатление было. А фельдшер наш сельский, Кондратий Кондратьевич, с научной точки зрения пояснил: немой испытал стресс. «Это типа “треснулся” по-нашему?» – спросили его. Чума на вас, говорит, неучи. И ничего больше не стал рассказывать. Но наша Глаша все сразу поняла. И что болтуна-мужа излечит раз навсегда. Поздней ночью, когда Колотуха заснул на половине слова, она взяла бутыль масла, и ведь не пожалела! По лестнице залезла на крышу и полила солому. Вот так вот! А чего было утром… Говорит мужу, давай крышу новой соломкой перестелим. А то у нас скоро черная будет. И полез Колотуха старую солому снимать. И понимаете, только на крышу ступил, тут же скатился как на санках. Грохнулся, ничего не переломал, но вроде минуты три молчал. А может, и две, тут точно сказать никто не может. Потом снова заговорил!

Командир дождался эпилога и сказал:

– Ох, и завирать ты любишь, Киря…

Сидорский театрально развел руками:

– Командир, стопудовая правда. Колотуха лично мне рассказывал. Под большим секретом. Вы первые, кому рассказываю. А душа женщины, ребятки, непостижима. Вот никогда не знаешь, что у нее на уме… Вот у меня, помню, когда я учился в техникуме, была очень, понимаете, хорошо, даже очень близко знакомая девушка… Мечта отличника.

Руслик, у которого в руках уже почти звучала его гитара, не выдержал:

– Слушай, Сидор, если очень близкая, зачем перед мужиками выставлять?

Его пальцы провели решительный мажорный аккорд, хорошо играл Руслан, и зазвучали неизвестные мелодии древних аулов с ритмом скачки знойного осетинского горного коня.

Глава четырнадцатая

А Иван вдруг с обволакивающей грустью и томлением подумал о красавице Ольге, телеграфистке с узла связи танковой бригады. Всего лишь в двух километрах, в штабе, уцелевшем доме, задумчиво распускает собранные в пучок волосы, цвета каштана и бронзы, и они, струясь, рассыпаются. Потом Оля спохватывается и снова возвращает их в этот «уставной пучок». Почему-то именно так Иван представлял себе Ольгу, хотя ни разу не видел ее с распущенными волосами…

Второй раз он увидел Ольгу после совещания офицеров у командира бригады. Тема между боями была привычная и насущная: ремонт и обслуживание техники и вооружения: «заболевших» машин накопилось предостаточно. Зампотех бригады, майор, прямой и «железный», как гаечный ключ (его так и называли), зачитывал из промасленной, почерневшей тетради результаты проверки подразделений. Чугун одним взглядом подымал командиров, снимал стружку, ставил сроки и переходил к очередному, попавшему в «черный список» зампотеха. И когда возникала пауза перед новой фамилией, весь офицерский коллектив невольно сжимался, прямо как студенты на экзамене.

Ивана «пронесло»: его и Бражкина и вообще никого из роты не поднимали. И градус настроения, бывший до совещания на нулевой отметке, занял достойный плюс. И в этот самый момент, когда офицеров отпустили, июньское солнце добавило свой градус по Цельсию, а Иван привычно расправил складки под ремнем на гимнастерке и движением плеч как крылья раскрыл, он увидел ее. Она шла рядом с подружкой, видно, тоже телеграфисткой, они что-то оживлённо и доверительно обсуждали. Они даже внешне походили, только вторая была повыше ростом, волосы светлее и глаза не такие лучистые.

И когда девушки поравнялись с ним, Иван, почувствовав непередаваемое притяжение, чуть поклонившись, подчеркнуто вежливо поздоровался.

– Здравствуйте!

Они, не останавливаясь, ответили «здравствуйте», а Ольга обернулась, уже с улыбкой добавила:

– А-а, это вы!

Подружка понимающе усмехнулась: фантастически добытый с минного поля букет в коллективе не остался незамеченным. Она интуитивно поняла: ах, вот он этот таинственный романтик. Принц на железном коне! Взмахнув ресницами, взглядом оценила Родина и оставила Ольгу с красавцем лейтенантом.

– Да, тот самый Иван-болван!

Рот до ушей не оставлял никаких шансов на строгий лад.

– Ваня, вы, видно, отчаянный парень, – покачала Ольга головой, – но зачем же так глупо было рисковать жизнью?

Иван сделал виноватый вид.

– И как теперь мне вымолить прощение?

– Ради бога, не говорите трехстопным ямбом…

– Я c детства читал только хорошую поэзию… Видно, отпечаталось.

Ольга глянула, чтоб увидеть отпечаток на лице, но ничего не нашла, Ваня по-прежнему сиял, но уже со смущенной улыбкой.

И он вдруг вспомнил, что у него в командирской сумке томится томик стихов Сергея Есенина, который прихватил из московской квартиры. Уже порядком потрепанный, полузапрещенный, «упаднический», недостойный чтения настоящего комсомольца.

– Я тоже люблю хорошие стихи… – сказала она и пошла по тропинке к палаткам штаба.

Иван шагнул следом и уже вполне естественно не отставал.

– А Сергея Есенина?

– Конечно… У него такие грустные стихи, но когда начинаешь перечитывать, сколько в них глубины, и видишь перед собой будто живую картину.

И Ольга, замедлив шаг, задумчиво прочла:

Звездочки ясные, звезды высокие!

Что вы храните в себе, что скрываете?

Звезды, таящие мысли глубокие,

Силой какою вы душу пленяете?

Частые звездочки, звездочки тесные!

Что в вас прекрасного, что в вас могучего?

Чем увлекаете, звезды небесные,

Силу великую знания жгучего?

И почему так, когда вы сияете,

Маните в небо, в объятья широкие?

Смотрите нежно так, сердце ласкаете,

Звезды небесные, звезды далекие!

– Прекрасные стихи, – оценил Иван. – Прямо будто написаны для неперспективного офицера. Звезды далекие… Вот, касательно меня, Оля, очередные звезды старшего лейтенанта, просто недостижимы. Особенно с моим экипажем, три веселых друга… Едешь и не знаешь, что там задумал механик-водитель и куда случайно может завернуть. Сложный малый, остановится, только рычаги оставил, сразу в гармошку свою играть. Или вот башнер, такой шутник, целый день думает, как бы кого разыграть, того и жди подвоха…

Ольга глянула с досадой.

– Ну что вы понимаете! Кроме последней строчки ничего не запомнили! Нельзя же быть таким…

– Сапогом, – подсказал Иван.

Наступал решающий момент, главное тут было не переборщить, уйдет, не глянув, а в следующий раз и не признает.

– Не надо ёрничать, товарищ лейтенант.

В голосе уже холодок.

«Пора!» – решил Родин и быстро извлек из командирской сумки заветный есенинский томик, который никому и ни при каких обстоятельствах не показывал.

– Оля, можно мне подарить вам эту книжку? Ваш любимый поэт, московское издание…

– Есенин?!

Она постаралась скрыть изумление (фронтовая закалка), но тотчас поняла, что лейтенант разыграл хитрющую многоходовую комбинацию, и она опять попалась. Оставалось только не подавать виду, что это ее задело; легкая, ни к чему не