обязывающая пикировочка… Но книга Сережи Есенина здесь, на фронте, среди окопов и сожженных деревень, – вот это было чудо!

Оля с интересом и осторожностью взяла томик, ей показалось даже, что он подпален огнем пожарищ, и запах был неуловимый, словно древесного костра.

И на самом деле Иван в прошлом году, спешно с экипажем покидая горящий танк, вернулся, чтобы вытащить полуобгоревшую сумку. И не столько из-за нее рисковал, сколько из-за этого есенинского томика.

– «Анна Снегина»… – тихо произнесла Ольга.

Она перелистнула несколько страниц, увидев только одно знакомое стихотворение, и поняла, что никакие силы не заставят ее вернуть эту книгу.

– Ваня, как подарок взять книгу не могу. А вот на время, конечно… Потом верну.

– Хорошо, только, Олечка, не торопитесь возвращать. Пусть она у вас хранится… До окончания войны, – рационально предложил Иван.

– А не жаль так надолго расставаться? Ведь я вижу, как она вам дорога.

– Жаль будет, если она сгорит в танке, – усмехнувшись, заметил Иван и добавил: – Вместе со мной…

– Печальный у нас какой-то разговор, Ваня.

Как все чистые душой люди, Ольга не могла скрыть истинные чувства. Лейтенант, конечно, не рисовался и бравады не было: кто не знал, что пехота да танкисты среди наземных войск стояли первыми на «пьедестале» потерь.

– Кстати, эта книжка уже раз горела… Еле успел вытащить из танка. Не будем, Оленька, опять испытывать ее судьбу.

Ольга неожиданно для себя вдруг прижала книгу к груди, всего на несколько мгновений, сразу почувствовав ее тепло.

– Хорошо, я сохраню книгу, – Ольга глянула с веселым прищуром. – Но с одним условием: вы обязательно ее заберете. После победы.

– Обещаю! Тем более у меня есть теперь дополнительный стимул – воевать и дожить до победы.

Сейчас лейтенант Родин был готов обещать, что угодно. У него просто кружилась голова, самая красивая девушка бригады взяла у него любимый есенинский томик, естественно и просто, да не просто взяла, а будет хранить книжку и ждать до победы. Она будет ждать его, Ваньку Родина!!! И маленький томик будет всегда напоминать, что есть такой лихой вояка, неперспективный командир танкового взвода Родин. А подпаленная войной книжка будет хоть и призрачным, но все же залогом его жизни. Маленькую частичку его далекого мирного бытия Ольга сохранит, сбережет, а там будь, что будет…

Он не стал провожать ее взглядом, и Ольга, простившись, тоже не обернувшись, сразу пошла в избу, где располагался узел связи, там же у девушек был уголок для отдыха. Книжку спрятать было негде, и подружка, оторвавшись взглядом от радиотелеграфа, тут же приметила ее.

– О-о, я вижу, подарки становятся все более интересными!

Оля постаралась произнести скучным голосом, но не очень-то и получилось.

– Отстань, Танюха, я просто взяла почитать.

Катя успела заметить автора, прежде чем Ольга спрятала книжку в вещмешок.

– Есенин… А мне дашь почитать?

– Нет.

Таня не обиделась, просто улыбнулась, сразу став юной, как школьница. Вот такая у нее была замечательная улыбка. Подружки давно понимали друг друга без слов, и в серости, промозглости, мерзости и ужасе военных будней поклялись, что не будут заводить никаких романов с мужчинами, не принимать подарков, отвергать железно и непоколебимо их малейшие попытки ухаживания. И как бы трудно ни было, продаваться за материальные и прочие блага они не будут! И с собачьей кличкой «ППЖ» ходить не будут! И надо было как-то закрепить эту суровую клятву. Оля предложила тогда зловещим голосом: «Давай на крови!» Таня согласилась, но когда дело дошло до осуществления замысла, девчонки не то что испугались, а с неловкостью поняли, что нечего на войне вот так вот кровь проливать, глупо, нелепо и попусту. «Тогда давай, – с серьезным видом закоренелой активистки внесла новое предложение Оля, – скажем друг другу “честное комсомольское!”» А Таня сказала, что она не комсомолка, ее, как двоечницу, не приняли. «В пионеры тоже не приняли?» – строго спросила Ольга. «В пионеры приняли!» – «Тогда говори “честное пионерское”!» Ритуал был соблюден, Танька даже вскинула руку в пионерском салюте, и девчонки рассмеялись звонко и неожиданно, как давно уже не смеялись на передовой…

А ночью Ольга внезапно проснулась, и вывела ее из сна пронзительная, как свист пули, мысль. Мысль была такая пугающая, что Оле стало нехорошо, сердце забилось, будто не хватало воздуха; она села, опустив ноги с топчана.

«Ведь эта книга была его оберегом! А он отдал ее, бездумно, красивый жест сделал. Он же из огня ее вытащил! Вернуть, надо немедленно вернуть… Нельзя так вот расставаться с дорогими вещами…»

Ольга потянулась к вещмешку, развязала его и вынула книгу. Ощутимо теплая, она будто хранила в себе внутреннюю энергию, и тепло это было Ванюшкино, тепло его ладоней… И уже тихую радость и умиротворение чувствовала Оля, и ушла тревога. Хоть и далеко еще было до конца войны, Ольга подумала, что ничего с Ваней не случится, и все они обязательно доживут. И она торжественно возвратит заветную книгу. Оля улыбнулась своим мечтам, представив этот пафосный церемониал… Только неужели они больше не встретятся?

Иван на мешке с сеном в избушке тоже не мог долго уснуть. Он думал о том, что вместе с книгой, наполненной светлой, божественной лирикой, он передал Оле частицу самого себя, со своими думами, мыслями и тайными мечтаниями. А что будет дальше? В сумраке ночи, лёжа с закрытыми глазами, он видел ее лучистые глаза и знал, что ее ироничный взгляд и наклон головы, легкая, неземная походка, завораживающий голос и весь образ будут всегда с ним в воображении и мыслях о будущем. Как это случилось, он сам не понимал. Пьянящий дурман полевых цветов, бесшабашный и отчаянный риск романтика, мистическое притяжение книги трагичного гения, звезды на небесах и звезды на погонах…

С той пьянящей сердце встречи с Ольгой прошло, наверное, недели три. Все эти дни Иван мыслями был с ней. И сейчас с экипажем под броней под тихий перебор гитарных струн, когда наконец иссяк Сидорский, но еще оставался спирт во фляге, Родин предложил тост:

– Давайте, ребята, выпьем за женщин! За наших фронтовых подруг! За то, чтобы мы, мужики, никогда больше не допустили такого уродства в жизни, как женщина на войне.

Руслик отложил гитару, взял кружку.

– За что уважаю тебя, командир, ты прямо читаешь мои мысли!

А Сидорский добавил:

– Я бы сказал, наши мысли. Женщинам гораздо труднее на войне…

Деревянко вздохнул, подставил свою кружку под флягу, из которой разливал спирт Кирилл:

– О том, как трудно женщинам, знают только женщины…

Они выпили, на этот раз с хорошим