в окружении «равнодушной природы» умирают дорогие нам люди, рушатся семьи, есть еще одиночество и необеспеченность и лишенные света жилища, еще, бывает, приходит к человеку нежданное, негаданное горе и он не знает, как с ним справиться, еще счастье в жизни идет в очередь с несчастьем…

Нам представляются высшей степенью холодного равнодушия те литературные «манифесты», в которых говорится о «бескрылой», «неудачливой в жизни мелкоте», которая «полезла» на страницы книг, а также брезгливые замечания о загсах и нарсудах, о так называемых «мелких дрязгах быта»… Кто эти великолепные счастливцы, спасенные жизнью даже от того, что они сдержанно именуют «некоторыми неустройствами быта», бестрепетно проходящие мимо «мелких дрязг», отраженных в деятельности столь почтенных учреждений, как загс и нарсуд, не запинаясь рассуждающие о «маленьких людях», о «мелкоте» со «слабыми идейными поджилками», об «обыденной сутолоке» жизни! Каким образом мог сложиться в наши дни этот их барский идеализм?

Первый из строгих юношей Оттепели, Щ. прожил совсем недолго: в Новороссийске, где он в очередной раз лечился, не хватило стрептомицина, чтобы его спасти. Но эта короткая, как высверк молнии, жизнь запомнилась. «Один из талантливейших представителей нового поколения советской литературы, Щеглов был критиком с дарованием сильным и ярким. Большие надежды связывали мы с его именем», сказано в некрологе, подписанном А. Твардовским, К. Фединым, К. Чуковским, Б. Пастернаком, И. Эренбургом, Н. Погодиным, К. Паустовским, В. Кавериным, В. Некрасовым, В. Катаевым, Б. Слуцким, Л. Зориным, иными многими[3320].

А нам остались книги, уже после смерти Щ. заботливо и всякий раз с приращением объема собранные сначала В. Лакшиным (1958, 1965, 1971, 1973, 1987), а уже после его ухода из жизни А. Турковым.

Чем закончить? Наверное, вот этими строками А. Твардовского: «Есть книги — волею приличий / Они у века не в тени. / Из них цитаты брать — обычай // Во все положенные дни. / В библиотеке иль читальне / Любой — уж так заведено — / Они на полке персональной / Как бы на пенсии давно. <…> На них печать почтенной скуки / И давность пройденных наук; / Но, взяв одну такую в руки, / Ты, время, / Обожжешься вдруг… / Случайно вникнув с середины, / Невольно всю пройдешь насквозь, / Все вместе строки до единой, / Что ты вытаскивало врозь».

Соч.: Любите людей: Статьи. Дневники. Письма. М.: Сов. писатель, 1987; На полдороге: Слово о русской литературе. М.: Прогресс-Плеяда, 2001.

Лит.: Лакшин В. Три года — и вся жизнь (Путь Марка Щеглова) // Щеглов М. Любите людей. М.: Сов. писатель, 1987; Огрызко В. Он ломал перегородки // Литературная Россия. 2015. 23 февраля; Чупринин С. Старое, но грозное оружие // Чупринин С. Критика — это критики. Версия 2.0. М.: Время, 2015. С. 9–44.

Щипачев Степан Петрович (1899–1980)

К нашим дням от наследия Щ. если что и осталось, то «Строки любви» с бессмертным напутствием:

Любовью дорожить умейте,

С годами дорожить вдвойне.

Любовь не вздохи на скамейке

и не прогулки при луне.

Все будет: слякоть и пороша.

Ведь вместе надо жизнь прожить.

Любовь с хорошей песней схожа,

а песню не легко сложить.

Впрочем, не исключено, что читатели старшего поколения вспомнят еще и то, как они в школе заучивали столь же назидательное стихотворение «Пионерский галстук»:

Как повяжешь галстук,

Береги его:

Он ведь с красным знаменем

Цвета одного.

Вот, собственно, и все. Даже Гимн России, в 1946 году написанный С. Прокофьевым на слова Щ., и тот исполняется крайне редко. А между тем за шестьдесят лет литературной деятельности Щ. выпустил 137 книг суммарным тиражом более 5 млн экз., снискал и славу у некапризных читателей, прежде всего благодаря все тем же многократно растиражированным «Строкам любви» (первое издание — апрель 1945), и признание у начальства — Сталинская премия 2-й степени за книгу «Стихотворения» в 1949 году, та же премия, но уже 1-й степени, за поэму «Павлик Морозов» в 1951-м, ордена Ленина, Трудового Красного Знамени, не считая фронтовых орденов Красной Звезды и медалей.

Известно, впрочем, что в советскую эпоху награды от власти шли, как правило, не за чистое художество, но за его сочетание с общественной активностью. И с этим у Щ. тоже все было в полном порядке: в еще «докочетовском» журнале «Октябрь» он курировал раздел поэзии, где печатались Я. Смеляков, Б. Слуцкий, Б. Ахмадулина, Евг. Евтушенко, в течение нескольких лет возглавлял столичную секцию поэзии, а в 1959–1963 годах, сменив Константина Федина, председательствовал уже и во всей Московской писательской организации.

И руководителем, надо сказать, он был не из худших: «выбил» для подведомственных писателей едва ли не сотню бесплатных квартир, никаких политических выволочек по собственной инициативе никому не устраивал, разрешал выставки художников-нонконформистов в Доме литераторов, поддержал идею о поэтических вечерах в Лужниках, принял в Союз писателей целый выводок «шестидесятников» (Б. Ахмадулина, А. Белинков, А. Вознесенский, Г. Владимов, В. Войнович, А. Гладилин, В. Лакшин, Н. Матвеева, Б. Окуджава и т. д.), а также — случай беспрецедентный! — исключил из него Я. Эльсберга, документально уличенного в доносительстве в сталинские десятилетия[3321].

Неплохой результат, так что Анна Ахматова, с ним лично, кажется, не встречавшаяся, имела основания заметить: «Степан Щипачев — в общем, вполне приличный господин»[3322]. И незачем гадать, почему этот «совестливый и добрейший»[3323] «небольшой поэт с большим сердцем»[3324] вел себя именно так. Причина, скорее, не в личных или не только в личных качествах Щ., а в том, что его правление пришлось на самое, пожалуй, безбурное[3325] или, если хотите, вегетарианское четырехлетие в истории Оттепели — между знаменитым скандалом вокруг Нобелевской премии Б. Пастернака (октябрь-ноябрь 1958 года) и не менее знаменитым походом Н. С. Хрущева в Манеж (декабрь 1962 года).

Но Хрущев навысказывался сначала в Манеже, потом на двух подряд встречах с творческой интеллигенцией — и это время истекло. Уже 13 марта 1963 года Щ. единогласно (воздержался только Евг. Евтушенко) отправили в отставку. Можно было, освободившись от общественных нагрузок, как тогда выражались, вернуться к письменному столу, тем более что книги и журнальные публикации продолжали идти бесперебойно.

И Щ. вернулся. Сорвавшись лишь раз — когда он 31 августа 1973 года подписал письмо с гневным осуждением Сахарова и Солженицына, а спустя еще полгода статьей «Конец литературного власовца»[3326] еще и бросил ком грязи в А. Солженицына, только что высланного из страны.

Испортил, что называется, свой некролог.

Но по-иному Степан Петрович, член партии с 1919 года, поступить, видимо, не мог.

Соч.: Собр. соч.: