Мое молчание затягивается, Иван смотрит на меня вопросительно. Я же собираю в кулак всю волю и сбрасываю с себя руку Льва.

— Лев Александрович, не стойте, пожалуйста, над душой,— цежу.

— Как скажете, Ирина Максимовна, — подмигивает мне и удаляется к своему столу.

Чертов сумасшедший! При посторонних, прямо во время съемки такое вытворять!

— Я точно не помню, если честно, — наконец-то отвечаю на вопрос ведущего. — По-моему, мне было лет пятнадцать или шестнадцать. Родители отправили меня на все лето в языковой лагерь в Англию. Там были дети из разных стран, я жила в апартаментах с четырьмя девочками из Европы. Как-то раз мы договорились приготовить на ужин свои национальные блюда. Я решила сварить борщ.

— Как интересно! — восклицает настолько громко, что у меня звенит в ушах. — И им понравился борщ?

— Они назвали его необычным.

Мне хочется, чтобы этот Иван поскорее уже свалил. Мне вообще хочется закончить эти съемки. Быстрицкий ведет себя отвратительно, выбивает меня из равновесия, провоцирует. Чего только добивается?

Я отворачиваюсь к овощам, надеясь, что Иван поймёт намёк и уйдет. И Аллилуйя! Он перемещается к Быстрицкому. Я не слушаю, что они говорят. Может, если я побыстрее сварю борщ, то и съемки закончатся быстрее? К сожалению, мое блюдо сложнее, чем у Льва, поэтому долгие съемки, скорее, по моей вине.

Дальше я полностью концентрируюсь на борще, больше не обращая на Быстрицкого внимания. Он весел и шутит вместе с Иваном. Ведущий еще подходит ко мне несколько раз, я отвечаю на его вопросы и даже стараюсь улыбаться.

Когда мой борщ выходит на финишную прямую, Лев начинает жарить шашлыки на мангале.

— Для дров лучше всего брать ветки фруктовых деревьев, в особенности ветки винограда, — поучает он на камеру местных жителей Печорска.

Как будто в этом городе или регионе есть фруктовые деревья! Ну, может, у кого-то в огороде растут, а так… Сплошь сосны вдоль трассы.

Признаться честно, шашлык Быстрицкого пахнет вкусно. Но я запрещаю себе об этом думать. Бросаю в кастрюлю зелень, последний раз перемешиваю и выключаю плиту.

Фух, наконец-то.

— Стоп, снято! — объявляет режиссёр, когда Быстрицкий снимает с мангала шампуры.

Яркий профессиональный свет гаснет, и я устало тру глаза.

— Дорогие зрители, сейчас для вас будет дегустация, — обращается Иван к людям в зале. — Затем вы должны вернуться на свои места и проголосовать на пульте, чьё блюдо вам понравилось больше. После того, как вы вернётесь обратно в зал, съемки возобновятся. Дегустация не снимается.

В кухонную часть студии проходят закадровые сотрудники передачи и принимаются разливать мой борщ в порционные дегустационные тарелки, а также разрезать шашлык Быстрицкого на маленькие кусочки. Есть где-то полчаса свободного времени, поэтому я ухожу в свою гримерку. Опускаюсь руками на туалетный столик и приваливаюсь лбом к холодному зеркалу.

Тяжело. Тяжело находиться рядом с Быстрицким. Тело отзывается на каждую вибрацию его голоса, и это мешает рационально мыслить и действовать. По плану у меня с ним еще одно совместное мероприятие — осмотр ветхого социального объекта. И после этого всё. Не хочу больше с ним встречаться до выборов.

Дверь гримерки бесцеремонно распахивается. На пороге возникает Лев. Я смотрю на в зеркало и чувствую, как по позвоночнику пробегает холодок.

Сейчас что-то будет…

— Ты сегодня плохо себя вела, — нагло заявляет и поворачивает замок в двери.

— Будешь наказывать? — хмыкаю.

— Буду. Но тебе понравится.

И фыркнуть не успеваю, как Быстрицкий оказывается рядом. Смотрит на меня в зеркало, стоя за спиной. Опускает руки на талию. Рвано выдыхаю и прикрываю глаза. Я устала… Я устала ему сопротивляться…

Через секунду его губы целуют сгиб между плечом и шеей. Лев идет поцелуями выше, разворачивает меня к себе лицом.

Отталкивать нет ни сил, ни желания. Лев приникает к моему рту, целует настойчиво, глубоко. Вжимает бёдрами в туалетный столик с косметикой. В мозгу будто замыкание произошло. Я не отстраняюсь от Быстрицкого, а наоборот, обнимаю, прижимаю к себе. До ужаса хочу почувствовать его сильное крепкое тело.

Лев подхватывает меня за талию и усаживает на столик, устраиваясь между ног. Косметика с шумом полетела на пол, но мы даже не оторвались друг от друга. Внизу живота патокой разливается сладкая истома, а сама я распадаюсь на мелкие частички, на атомы.

Быстрицкий целует страстно, терзает губы, переплетает свой язык с моим. Потом отрывается от рта и идет поцелуями ниже, параллельно расстегивая несколько верхних пуговиц рубашки. Откидываюсь на зеркало и запускаю ладонь в его мягкие волосы на затылке, просеивая их через пальцы. Каждое прикосновение губ Льва к моей коже на ключицах и грудной клетке отдаёт мелкими электрическими разрядами.

Начинаю дышать громче, между ног ужасно горячо и мокро. Должно быть, потом я об этом сильно пожалею, но … Пускай это будет потом. Сейчас мне хорошо, как никогда. Хорошо, как ни с кем.

Моя рубашка расстегнута до последней пуговицы, Лев жадно всматривается в кружево лифчика, проводит ладонью, сжимает, отчего спираль внизу живота закручивается еще сильнее.

— С ума сойти, какая ты красивая, — хрипло говорит и поднимает на меня глаза.

Сердце бьется часто-часто, взгляд плывет. Мозг, рациональность разлетелись в щепки. Осталось лишь чистое желание обладать этим мужчиной.

Рубашка летит на пол, следом за ней лифчик. Лев целует мою грудь, и я уже не сдерживаю в себе стонов. Чувства такие, как будто меня в центрифуге закручивает. Непослушными пальцами тянусь к ремню на его джинсах, кое-как расстегиваю…

И вдруг раздается стук в дверь.

— Ирина Максимовна, пора возвращаться в телестудию, — звучит голос Ивана.

Черт…

Вечно это парня приносит, когда не надо…

Глава 29.

Лев

Резко отскакиваю от Иры на шаг. Она обреченно прикрывает глаза и глубоко дышит. Затем, будто опомнившись, стыдливо закрывает рукой обнаженную грудь и спрыгивает со столика за вещами.

Я же все еще не могу прийти в себя. Голова кругом идет, комната плывет, сердце шарашит по ушам. Это было какое-то наваждение. Пока целовал Иру, забыл, где нахожусь и как меня зовут.

Самойлова быстро одевается, стараясь не смотреть на меня. Затем поднимает с пола упавшую косметику и принимается поправлять макияж. А я так и стою, словно истукан. Не получается прийти в себя. В паху ломит, губы горят, ладони до сих пор чувствуют мягкость груди Иры.

— Ты хоть ремень застегни, — приводит меня в