что я более и более замыкалась в моем внутреннем мире. Мамá замечала это с некоторой досадой и говорила мне иногда: «Vous avez toujours vos poses de phénomène incompris»[332]. Феномен?! Я?! Как далека я была от такого представления о себе. Я слишком болезненно чувствовала почти смешное различие между тем, чем я желала быть, и тем, что я была.

Моя привычка думать и составлять самостоятельно свои заключения выработала во мне ясный ум и прямую совесть. Эти свойства были драгоценным для меня даром при моей способности к увлечениям — они были моей нравственной уздой. Я не могла действовать по неведению и потому никогда не теряла сознания своей ответственности. Основанием моей внутренней жизни было религиозное чувство, очень сильное. Крест представлялся мне последним выражением любви, доходящей до страдания, и я его видела в том же сиянии, в котором предстал пред апостолами Христос на Фаворской горе во время беседы о будущем своем кресте. Эти восторги происходили скорее от поэтического чувства и потому, увы, были мимолетны, но на время отрезвляли меня от светского чада. Я упрекала себя в моей любви к наслаждениям жизнью и под влиянием этой мысли написала следующее стихотворение:

A une jeune fille

Lorsque du premier bal, la grâce enchanteresse

Verse à flots ses trésors de lumière et de fleurs,

Et que d’un air dansant, le son rempli d’ivresse

Vous fait rêver, enfant, et palpiter le cœur,

Lorsque d’un pas léger, vous parcourez la salle

Au son brillant de l’air, qui gaiement retentit

Et que l’œil animé, vous effleurez la dalle,

Le plaisir est bien grand et votre coeur bondit.

Mais après ce plaisir, où l’âme s’abandonne

Que reste-t-il, enfant? Un brillant souvenir?

Pas toujours, et déjà, votre cœur en frissonne,

Au souvenir se joint un douloureux soupir.

Lorsqu’en rentrant du bal, votre tête se penche

Sur la main dégantée ou brillent des joyaux

Quel sont tous les pensers dont votre esprit s’épanche,

Pourquoi sont-ils amers, vos sentiments nouveaux?

Pourquoi le lendemain voit-on planer une ombre

Sur votre bleu regard hier encore si riant?

Pourquoi ce front candide a-t-il pris un air sombre

Lorsque la veille encore il était si brillant?

Pourquoi vous surprend-on à faiblement sourire

Pendant un long récit, que vous n’écoutez pas

Et lorsque par hasard, d’heureux éclats de rire

S’échappent près de vous, soupirez-vous tout bas?

Ah! c’est que votre esprit est au bal de la veille,

C’est qu’il vous montre encorе ses tableaux enivrants

C’est que des mots flatteurs enchantent votre оreille

Pendant qu’autour de vous babillent des enfants.

Autour de vous toujours, le quadrille se presse

Vous vous sentez encore dans le flot tournoyant

Et vos regards fermés contemplent dans l’ivresse

La foule admiratrice à vos pas s’attachant.

Et si dans cette foule, un être se détache

Pour qui, prête à rougir, tu sens battre ton cœur,

Vers qui le plus souvent ton souvenir s’attache

Et redit mille fois son compliment flatteur,

Enfant! Je t’en conjure, ah! Laisse-là ce rêve,

Ce plaisir dangereux qui trouble ton repos,

Renverse les châteaux que ton ésprit élève.

Ne fais point le roman, dont il est le héros.

Retourne à tes devoirs, à ton Dieu, vers ta mère,

Cesse, ma pauvre enfant, ces rêves de langueur,

Ce n’est pas pour rêver que l’on est sur la terre.

Au foyer seulement se trouve le bonheur![333]

В этом году двор почти весь отсутствовал. Вдовствующая Императрица и Елена Павловна были в Ницце, а Мария Николаевна в Швейцарии. Императрица Мария Александровна не принимала по нездоровью, придворных балов совсем не было. Впрочем, эти обстоятельства совпадали с взглядами моей матери, не желавшей, чтобы мое вступление в свет ознаменовалось каким-то переломом в моей жизни. Она предупредила меня, что мое времяпрепровождение останется все то же, за исключением некоторых новых удовольствий, и что чем более я буду веселиться, тем строже я должна буду относиться к моим devoirs[334]. Я никогда не знала, когда меня повезут на вечер. Меня всюду приглашали, но мамá не принимала всех приглашений. Я часто тогда только узнавала, что меня ожидает выезд, когда я видела, как девушки расправляют мои незатейливые наряды, — все это моя мать делала, чтобы умерить мою любовь к свету и отвлечь мои мысли от суеты. Мне кажется, что получилось как раз обратное действие, потому что трудно себе представить, с каким трепетом я ожидала, повезут ли меня или нет. Во всяком случае, у нас не было места тем честолюбивым расчетам, с которыми связывается иногда появление девицы в свете.

23 апреля мне неожиданно прислан был фрейлинский шифр[335], но официально представление мое ко двору состоялось только осенью в Царском Селе, так как в конце апреля родился великий князь Сергей Александрович, а Императрица Александра Федоровна еще не возвратилась из-за границы. Весной мы, по обыкновению, провели несколько недель в Каменноостровском дворце, а потом переехали в Ораниенбаум. Там мне было особенно приятно. Мои впечатления тотчас же передадут живее картину нашего житья-бытья, чем мои рассказы a posteriori[336], и потому я решаюсь переписать часть дневника моего, касающуюся этого лета.

«Mercredi 26 Juin 1857. Hier soir à la Катальная, la grande-duchesse[337] dit qu’il faudrait arranger quelque chose pour le retour du duc[338], qui doit arriver samedi ou dimanche. On discuta des charades, des proverbes, des tableaux, rien ne fut décidé. Dеmain, le p[rin]ce Mestchersky ira en ville et en ramènera le c[om]te Fredro. C’est sur lui que nous fondons nos espérances.

Vendredi 28 Juin. Ah! quelle journée décousue et accidentée — que celle d’aujourd’hui! Ce matin, après la promenade lorsque j’entrai dans le salon, je vis chez maman Fredro et Jean Rumine (ce dernier venu de Péterhof). On causa, on discuta des plans pour la surprise, que l’imagination du c[om]te Fredro produisit en abondance jusqu’au moment du déjeuner. Après, toute la sociéte se réunit de nouveau chez nous. On délibéra au milieu des