адресу располагался через пару кварталов от улицы Соборной. Для того, чтобы найти его, пришлось немного поплутать. Тем более, что очень многие, кого я спрашивал, вообще не знали ни названий улиц, ни, тем более номеров, домов. Видно, всё потому, что через Ростов шло какое-то невероятное количество людей, поднятых со своих мест Гражданской войной. Народ, в большинстве своем далекий от политики, бежал сначала от белых, потом от красных, а в конечном итоге стремился убежать от голода, разрухи и нищеты. Особо вопиюще на этом фоне смотрелись толстосумы, которых в городе было немалое количество. Эти как ни в чем не бывало продолжали колесить на пролетках и жить на широкую ногу. Недолго их музыка будет играть... Кстати, именно такие «упакованные в полный фарш» живчики магнитом стягивали в Ростов криминал. И я бы вряд ли ответил, кто быстрее выпотрошит карманы толстосумам — преступники или советская власть.

По итогу, пошатавшись минут пятнадцать в поисках нужного адреса, я подошел к небольшому двухэтажному домику, которому крепко досталось во время боевых действий. Стены дома были обуглены, окна выбиты, но, судя по развешенному во внутреннем дворе белью, там всё-таки кто-то жил. Я зашел в подъезд, оглядывая царившую внутри разруху, и замер — с лестницы послышался грохот, как будто-то кто-то уронил пианино, и оно, кувыркаясь, летело вниз со скоростью ядра. Все оказалось куда проще — по ступенькам неслась детвора. Пацаны, навскидку от трех до десяти лет, в количестве четырех штук, задорно ржали, толкались и летели по лестничным клеткам кубарем. Я только и видел едва различимый клубок из мелькавших рук и ног. Пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить этого ежика Соника. Вот дети, в отличие от взрослых, чихать хотели на любые внешние неурядицы, даже Гражданская война и революция не в состоянии были забрать у них самое драгоценное — детство. Как же взрослым подчас не хватает такой детской непосредственности!

— Куда понеслись! Глеб, Васька... — по лестнице следом спускалась их усталая мать.

Худая, как швабра (явно не от хорошей жизни) женщина с мешками под глазами, с лопнувшими от недосыпа капиллярами. Она увидела меня, запнулась, сразу нахмурилась и принялась поправлять чуть поднявшееся вверх платье.

— Где шестая квартира, не подскажете? — решил я разрядить обстановку.

Она посмотрела на меня так, как будто вместо номера квартиры я спросил у нее про размер груди.

— Не подскажу, — буркнула женщина и как пробка вылетела из подъезда. — Так и знала, что это к Ивашке гости нагрянули!

— Спасибо... — я проводил ее взглядом.

«Л» — значит «логика», на каждом этаже было по четыре квартиры, и логично предположить, что нужная мне квартира находится на втором этаже. Я поднялся по лестнице и быстро нашел обшарпанную дверь. Взглянул на авоську с чудом уцелевшими бутылками. И занес руку, чтобы постучаться, но не успел — дверь тут же открылась, а мой кулак так и завис в воздухе. Из темноты дверного прохода в мой лоб уперся ствол.

— Ты чьих будешь? — послышался старый прокуренный голос.

На пороге стоял седой старик с проплешиной на макушке и торчащей клочьями бородой, чем-то смахивающий на знаменитого старика Хоттабыча. Незнакомец был обнажен по пояс и забавно шевелил ноздрями своего большого, как слива, носа, а в уголку его рта повисла спичка.

— Дед, убери, а? — как можно спокойней сказал я.

— Руки вверх, гаденыш! Красный будешь?

Фиолетовый, блин. Я поднял руки, из авоськи донеслось заветное диньканье. Надо было видеть, как сразу подобрел старческий взгляд и на беззубом рту расплылась улыбка.

— Е-мое, так ты самогоничка принес, — пропел он, опуская ружье.

— Угу, самогончика.

— Тю, так чаво молчал! Заходь, — старик освободил дверной проем и загребающими движениями пятерни пригласил меня зайти.

Я опустил руки, взглянул на ружье, дуло которого теперь смотрело в пол. Зашел внутрь квартиры и тоже носом зашевелил — воняло внутри, как из кошачьего лотка. «Хоттабыч» выглянул за моей спиной в коридор, повертел башкой и захлопнул дверь. В его оружии я распознал знаменитую «берданку» с откидным затвором, так называемая 4,2-линейная стрелковая винтовка образца 1868 г., широко распространенная во время русско-турецкой войны.

— Нравится? — старик поймал мой взгляд. — Я из нее в Осман-паши стрелял.

— А сейчас кого собрались?

— Ить, — Хоттабыч отмахнулся, а ружье поставил у двери, прислонив к стене. — Я ж покудова не врубился, что ты новенький, так думал, ты из гадюк! Дай мне волю, я бы всех советов к хренам собачьим перестрелял, гниды, тьфу! — и дед в сердцах сплюнул на пол.

Лихо он, учитывая, что Ростов сейчас контролируется большевиками, и не боится, что я за такой контреволюционный разговор на него настучу. Ну, не я, но любой другой — всегда пожалуйста. А может быть, старик ждал, когда за ним придут, поэтому и держал ружье заряженным. Если он бывший царский вояка, то позиция весьма понятная. Настоящий военный дает присягу только один раз, а «Хоттабыч», судя по всему, присягал государю. А большевики как раз государя убили... Поэтому, ожидая, когда коммунисты доберутся до него, отставной запивал горе самогоном товарища Лифшица.

Старик хлопнул в ладоши и потер рука об руку, глядя на мою авоську с самогонкой.

— Ну че ты там притащил, давай, что ли, расчехляйся? Давай к столу!

Столом являлся табурет, застеленный тряпицей вместо скатерти. На нем стоял стакан настолько грязный, как будто в нем что-то коптили, и лежала вяленая селедка с оторванной головой. Я быстро приметил, от чего шел дурной запах — «Хоттабыч» собирал мусор в углу своей квартиры, где уже летали мухи размером со шмеля. Убираться за собой он, судя по всему, не собирался. И вообще похоже, что из квартиры в принципе не выходил. В прямом смысле этого слова устроив баррикаду из своего жилья — одно окно оказалось перегорожено шкафом, второе — кроватью. Спал же старик на подстилке...

Пока я оглядывался, он достал из шкафа второй стакан, куда более чистый, и поставил на табурет.

— Доставай! — велел старик.

Я припомнил, что он заказывал целых две бутылки, вытащил из авоськи, поставил на табурет. Старик тотчас открыл одну из бутылок и плеснул в стаканы граммов по сто.

— Ну, за государя батюшку! — выдал он тост.

Пришлось объяснять, что, мол, так и сяк, но я на работе. Пить не могу, мне еще на другие адреса из списка идти.

— Ну