нужно вернуться в больницу, но уезжаю из Редмонда не сразу, останавливаюсь посмотреть на аниматронных динозавров. Стряхиваю снег с чугунной скамейки и сажусь переждать двенадцать минут до полного часа, чтобы услышать, как оживает Т-рекс. Он по-прежнему не может как следует взмахнуть хвостом из-за сугробов.

В кроссовках и джинсах я перепрыгиваю через забор и оказываюсь по колено в снегу. Я раскидываю его голыми руками. Проходит всего несколько секунд, а пальцы уже покраснели и онемели, и в носках тает снег. Я шлепаю по зеленому пластиковому хвосту тираннозавра, пытаясь выбить лед, но он все еще не двигается.

– Ну давай же! – кричу я, ударяя во второй раз. – Шевелись!

Голос эхом отражается от пустых зданий. Но мне удается чего-то добиться, потому что хвост начинает махать взад-вперед, пока ненастоящий тираннозавр в очередной раз преследует того же самого ненастоящего раптора. Еще секунду я стою и смотрю на них, засунув ладони под мышки, чтобы согреться. Я позволяю себе представить, что Т-рекс взаправду может нагнать ту долю дюйма, которая необходима, чтобы наконец заполучить добычу, и в механической погоне что-то изменится. Я позволяю себе представить, что мне удалось повернуть время вспять.

Многое может произойти за шесть дней. Израильтяне подтвердят, что за это время можно выиграть войну. Можно проехать от края до края Соединенные Штаты. Некоторые верят, что Богу понадобилось всего шесть дней, чтобы сотворить Вселенную.

А вот я могу рассказать, сколько всего может не случиться за шесть дней.

Например, состояние человека, перенесшего тяжелую черепно-мозговую травму, может не измениться.

Вот уже четвертую ночь я ухожу из больничной палаты и иду в дом отца, где насыпаю миску черствых хлопьев и смотрю «Ник в ночи». Я не сплю в его постели, я вообще не сплю. Я сижу на диване и слушаю бесконечные выпуски «Шоу 70-х».

Так странно покидать вечером больницу после дня дежурства у постели отца. Весь день проходит мимо меня, и звезды отражаются на снегу, который выпал тоже не замеченным мною. Моя жизнь движется вперед странным пустым повествованием, где отсутствует ключевой персонаж, чье нынешнее существование представляет собой непрерывную петлю. Я приношу в больницу вещи, которые, как мне кажется, отец хотел бы иметь под рукой, если придет в себя: расческу, книгу, письма, но от этого дом кажется еще более пустым, когда я в нем нахожусь, как будто я медленно уничтожаю его сокровища.

Вернувшись в больницу после волчьего фиаско, я пошел в палату Кары. Я хотел показать ей письмо, которое нашел в ящике отцовского письменного стола. Но на сей раз в палате оказалась бригада физиотерапевтов. Они рассказывали о восстановлении плеча и проверяли объем движений, отчего у сестры слезы на глаза наворачивались. Я решил, что мое сообщение может подождать.

Сейчас, на следующее утро, я снова направляюсь в ее палату, но меня перехватывает социальный работник Трина.

– О, отлично, – говорит она. – Ты уже знаешь?

– Знаю – что?

В голове разливаются сотни сигналов тревоги.

– Я как раз шла вниз за тобой. У вас семейное собрание в палате твоей сестры.

– Семейное собрание? Это она тебя подговорила?

– Кара меня ни к чему не подговаривала, Эдвард, – отвечает Трина. – Встречу назначили, чтобы рассказать о состоянии отца вам обоим сразу. Я только предложила провести ее в палате Кары, потому что там ей будет удобнее, чем в конференц-зале.

Я вхожу вслед за Триной в палату и обнаруживаю там нескольких медсестер – одних я видел в палате отца, а других нет, – доктора Сент-Клэра, ординатора из отделения неврологии и доктора Чжао из реанимации. Еще там присутствует капеллан, – по крайней мере, я так думаю, поскольку на нем белый воротничок. На мгновение мне кажется, что это постановка, отец уже мертв и больница решила сообщить нам, разыграв спектакль.

– Миссис Нг, – говорит Трина, – боюсь, мне придется попросить вас покинуть палату.

Мать недоуменно моргает:

– А как же Кара?

– К сожалению, эта встреча предназначена для ближайших родственников мистера Уоррена, – объясняет социальный работник.

Но мать не успевает уйти, потому что Кара хватает ее за рукав.

– Не уходи, – шепчет сестра. – Я не хочу оставаться одна.

– Ох, милая, – говорит мать и откидывает волосы с лица Кары.

Я вхожу в палату и, обойдя врачей и медсестер, оказываюсь рядом с матерью.

– Ты не одна, – говорю я Каре и беру ее за руку.

Меня внезапно накрывает воспоминанием, как я, провожая сестру в школу, перевожу ее через улицу. Я держу Кару за руку, пока не убеждаюсь, что она твердо стоит на тротуаре на противоположной стороне. «Ты взяла ланч?» – спрашиваю я, и она кивает. Я вижу, что она хочет, чтобы я задержался, потому как гордится: с ней, единственной пятиклашкой, разговаривает старшеклассник, но я уже спешу к своей машине. Кара об этом не знает, но я не уезжаю, пока не увижу, как она входит в двойные двери школы, просто на всякий случай.

– Ну что ж… – произносит доктор Сент-Клэр. – Давайте начнем. Сегодня мы собрались, чтобы рассказать вам новости о состоянии здоровья вашего отца.

Он кивает ординатору, и тот ставит на кровать Кары ноутбук, чтобы мы все могли видеть снимки на экране.

– Как вам известно, шесть дней назад он был доставлен в больницу с диффузной черепно-мозговой травмой. Эти снимки получены при компьютерной томографии, которую мы сделали, когда он поступил в отделение интенсивной терапии.

Доктор указывает на одну сторону изображения – та выглядит мутной, закрученной, абстрактной картиной.

– Представьте себе, что нос здесь, а ухо здесь. Мы смотрим снизу вверх. Все эта белая область – кровь вокруг мозга и в желудочках мозга. Вот это большое образование – гематома височной доли. – Он щелкает мышкой, и рядом с первым появляется второй снимок. – Это здоровый мозг, – говорит доктор, и, как ни странно, ему действительно не нужно ничего объяснять.

Перед нами ясные, широкие черные пространства. У них есть четкие линии и края. Мозг выглядит опрятным, организованным, узнаваемым.

Он совершенно не похож на снимок мозга отца.

Мне сложно представить, что это размытое изображение – совокупность личности, мыслей и движений отца. Я прищуриваюсь, гадая, в каком отделе хранятся животные инстинкты, которые он развивал в диком лесу. Где хранится язык, та гамма невербальных движений, которую он использовал для общения с волками, и слова, которые забывал сказать нам, когда мы были моложе: что любит, скучает по нам.

Доктор Сент-Клэр снова щелкает мышкой, и на экране появляется третий снимок. Белое облако по краям мозга уменьшилось, но появилось новое серое пятно. Хирург указывает на него:

– Это то место, где раньше находилась