звуков и слов, совершенно забывает все эти отдельные звуки и слова, и для выражения значения они ему совершенно не нужны и могут только разрушить цельность и непосредственность значения. Кроме того, контекст слова хотя и необходим для понимания значения, тем не менее он является слишком общей языковой категорией. Если мы возьмем две фразы: «Я рассматриваю картину» и «Я рассматриваю дом», то общий языковой контекст русского языка после слова «рассматриваю» требует прямого дополнения в винительном падеже. Однако это не значит, что «картина», «дом» и вообще все, что я рассматриваю, есть обязательно одно и то же. Контекст говорит здесь только о прямом дополнении, и в этом отношении он весьма глубоко определяет нам значение данного глагола. Но полного и окончательного определения данного глагола в смысле его дополнения контекст не дает. Поэтому, как ни велика роль контекста для значения слова, она все-таки не сводится на ту или иную систему контекстуальных отношений. Тут Дж. Лайонз немножко подзабыл свое же собственное учение о том, что во всяком значении слова всегда есть какой-нибудь свой, ни на что другое не сводимый, интуитивный элемент, хотя бы и самый общий, но всегда интуитивно ясный.

Наконец, Дж. Лайонз вводит различение между значением (смыслом, или, как он еще выражается, интенцией) и аппликацией (референцией, или экстенцией). В чем тут дело?

Это последнее, то есть различение референции («экстенции», денотации), с одной стороны, и значения («интенции», смысла), с другой, восходит в современной лингвистике к Фреге[144]. Немного проще и понятнее из этих двух терминов первый. Для его усвоения достаточно принять лишь существование, наряду с языком, некоего «внешнего», «объективного» мира, к элементам которого приложимы единицы языка, при установлении более или менее однозначных соответствий между языком и «объективным» миром. Дж. Лайонз именует эту приложимость языка термином «аппликация».

«Там, где между единицей языка и наблюдаемой характеристикой ситуации (вещью, личностью или свойством, или классом вещей, лиц или свойств) устанавливается отношение референции, говорится, что эта единица апплицируется к данной сущности или классу сущностей».

Выражено это у Дж. Лайонза тоже не очень ясно. По-видимому, аппликацией значения является для него вообще приложимость значения к той или другой вещи, или вообще возможность понимать данную вещь в том или другом ее значении. Здесь необходимо сказать, что понятие аппликации тоже не вполне соответствует декларированной у Дж. Лайонза теории семантики как чисто языковой теории. Получается так, что среди всех отношений, которыми определяется значение данного слова, огромную роль играет также и денотативная предметность. Но если это действительно так, то нельзя говорить о значении слова как о системе внутриязыковых отношений. И зачем было тогда городить весь огород, если каждое слово всегда предметно соотнесено с объективным миром или, по крайней мере, с тем миром, который кажется объективным? Значит, для Дж. Лайонза, в конце концов, все остается благополучно на своих местах: всякое слово всегда так или иначе денотативно, и всякое слово всегда так или иначе связано с языковым контекстом. Здесь можно только дружески пожать руку мистеру Лайонзу и расстаться с ним вполне спокойно и беззаботно.

Гораздо сложнее обстоит дело, по Дж. Лайонзу, со значением (смыслом) слова, рассматриваемым до его аппликации. Расхождения между различными теоретиками здесь, однако, настолько велики, что надежная база соглашения между ними, по Дж. Лайонзу, крайне узка.

«Если мы скажем, что теория значения имеет дело с такими понятиями, как синонимия и аналитичность, мы исчерпаем все пункты, по которым они (философы и логики) соглашаются здесь между собой»[145].

Можно сказать, что рассуждение Дж. Лайонза о значении как таковом проводится им в довольно наивном виде. Собственно говоря, ему очень не хочется иметь дело с этим «значением». Прежде всего, он не дает ему никакого определения и прикидывается, что он вообще не знает, что такое значение. А потом тут же оказывается, что оно прекрасно ему известно, но только он не хочет формулировать его специфики. Он формулирует ее в терминах формальной логики, допуская при этом типичную для всякого асемантического подхода логическую ошибку petitio principii. Все оттенки понимания этого значения, которые он тут же приводит, получают свой смысл только тогда, если уже известно, что такое вообще значение. Это мы сейчас увидим на перечислении семи отношений значения, причем тут же становится ясным, что под значением он понимает вообще всякое отношение или всякую соотнесенность, а не ту первичную языковую интуицию, о которой он говорил раньше, под признаками же этих значений он понимает только формально-логические разновидности отношения вообще. Всякий скажет, что такое оперирование с термином «значение» очень скудно и только лишь весьма косвенно вскрывает специфику семантики. Да еще нужно сказать, что Дж. Лайонз всю эту плохо классифицированную систему разновидностей отношения именует «структурой», будучи наивно убежден в том, что он занят именно структурой, т.е. семасиологией как наукой, а не просто формальной логикой.

Избегая обсуждения и определения «значения», Дж. Лайонз переходит к проблеме отождествления и отношения значений. Здесь он намечает следующие категории[146].

1. Несовместимость (incompatibility).

2. Антонимия.

3. «Гипонимия». Этот термин введен самим Дж. Лайонзом для определения «отношения, которое имеет место», например между «алым» и «красным», между «тюльпаном» и «цветком» и т.д.

4. «Обратимость» терминов (например, «продавать» – «покупать»).

5. «Отношение значения, имеющее наибольшую важность при описании той части словаря Платона, которую я исследовал, есть отношение, которому я даю наименование консеквенции („следования“). Это – отношение, имеющее место, например, между manthanein („учиться“) и epistasthai („знать“), между gignesthai („становление“) и einai („бытие“), между lambanein („брать“) и echein („иметь“) и т.д.» При этом первый член отношения следования (например, manthanein) Дж. Лайонз называет «антецедентом», а второй (например, epistasthai) – «консеквентом».

6. Синонимия.

7. Весьма важное, но не нашедшее у Дж. Лайонза строгой терминологической фиксации отношение деривации, например, между понятиями «добрый» и «доброта», «прекрасный» и «красота» и т.д.

Не все из перечисленных семантических отношений, по Дж. Лайонзу, равнозначны. Универсальны среди них лишь «несовместимость» и «гипонимия»; некоторые из отношений имеют силу лишь для греческого языка и могут, по-видимому, не встречаться в других. Важно, что

«любое из устанавливаемых отношений значения устанавливается для частных контекстов или наборов контекстов, но не для совокупности языка»[147].

Помимо указанных категорий, Дж. Лайонз вводит, тоже явно из формальной логики, термины «импликация» и «эквивалентность».

Легко заметить, что общий набор «оперативных» категорий, понятий и терминов, вводимых Дж. Лайонзом, имеет характер смешения, эклектичности и произвольности. Никакого общего и объединяющего принципа, помимо