не картину во всей ее конкретности, но только систему царящих в ней отношений, т.е. структурно. И, наконец, в-четвертых, установленные исторические системы должны быть возводимы к системам все более и более общим, вплоть до предельного метамифа и метаязыка. В этой концепции необходимо положительно оценить такие принципы, как многомерность или многоярусность при описании мифов и языков, различные комбинации дифференциальных признаков для каждого отдельного типа, возможность далеко отстоящих друг от друга изоморфов, внутренняя реконструкция разных семиотических систем, статистическая обработка материалов, и наконец, понимание системы как активно моделирующего принципа. Все это чрезвычайно важно для языкознания, хотя указанная статья прямо-таки поражает полным отсутствием конкретных примеров из естественных мифологий и языков. Само понятие структурной типологии как теории моделирующих систем звучит у этих авторов богаче, чем в других работах на эту тему.

Следует отметить также работу Вяч.Вс. Иванова и В.Н. Топорова «К реконструкции праславянского текста»[163]. Этим же авторам принадлежит книга «Славянские языковые моделирующие семиотические системы (Древний период)» (М., 1965). Последняя работа, посвященная реконструкции славянских мифов, производит гораздо более слабое впечатление, ввиду большой разбросанности материалов и ввиду отсутствия точно проводимого метода формализации. Особенно показательны в этом отношении две последние главы книги, в которых говорится о системе записи и приводятся примеры формализации текстов. По-видимому, авторы плохо отличают формализацию от условной регистрации и от стенографии. Если N есть имя или именная группа, а индексы этого N обозначают падежи, или Pron – местоимение, а Prp – предлог, то ясно, что это не формализация, а только стенография. Однако стенография текста есть чистая условность, не имеет никакого отношения к делу и ничего собою не формализует.

Примеров того, как проявляется тяга к взаимному сближению передовой традиционной и структуральной лингвистики, можно было бы привести множество. Из иностранных ученых, идущих в своей разработке сравнительной грамматики в направлении структурализма, можно было бы отметить Г.М. Хёнигсвальда и У.Ф. Лемана[164].

Постепенную сдачу первоначальных непримиримых позиций в направлении науки об естественных языках можно наблюдать также по многочисленным статьям и выступлениям Вяч.Вс. Иванова. В 1957 г. этот исследователь еще мог написать такую фразу:

«…язык можно изучать как систему выражения математических категорий»[165].

Отсюда прямо вытекает, что язык является не чем иным, как системой чисто количественных операций. Правда, в дальнейшем в этой статье Вяч.Вс. Иванов признает необходимость также и вероятностного анализа естественного языка для сравнения этого последнего с языковой системой – кодом, который устанавливается только методами математической логики и теории множеств. Однако автор не приводит здесь ни одного примера ни на логически-математический, ни на теоретико-множественный, ни на вероятностный анализ теории языка, ни на взаимное сравнение всех этих областей, что, конечно, и невозможно сделать, а в 1957 г. это было просто фантастикой. Уже в 1958 г. Вяч.Вс. Иванов взывает к языку как к «целостной структуре» и протестует против тех традиционных лингвистов, которые продолжают ограничиваться отдельными разрозненными наблюдениями[166]. Но прослеживая дальнейшую эволюцию взглядов Вяч.Вс. Иванова[167], можно сказать, что в своей концепции 1966 г.[168] он занимает уже чрезвычайно мягкую позицию, во многих отношениях приемлемую даже для принципиальных противников структурной лингвистики. По мнению Вяч.Вс. Иванова,

внутренняя реконструкция «по существу перекидывает мост между изучением структуры языка и реконструкцией его истории».

Правда, противники структурной лингвистики тут же хотели бы поточнее знать, что такое внутренняя реконструкция, широко применяемая, по Вяч.Вс. Иванову, в современной лингвистике. Но автор и здесь допускает обычную для структуралистов логическую ошибку idem per idem: метод внутренней реконструкции есть метод, «основанный на внутреннем анализе системы одного языка».

Для внутренней реконструкции истории языка, – сказано далее у Вяч.Вс. Иванова, – очень важен метод порождающих грамматик, который тоже, по мнению автора, сближает структурный и исторический методы. Вероятно, это так и есть. Но что построение порождающих грамматик явилось «результатом развития методов структурного и математического описания языковой системы» – это уже сомнительно, так как порождающая грамматика имеет весьма мало общего с каким-нибудь отделом математики. Можно с удовлетворением принять попытки автора сблизить синхронное и диахронное описание, хотя соответствующие работы А.А. Зализняка и М. Халле вызывают очень много разных сомнений. Е. Курилович пытался не без успеха в своей последней монографии о словоизменительных индоевропейских категориях объединить сравнительно-историческое исследование с типологией; и хорошо, если Вяч.Вс. Иванову в дальнейшем удастся применять этот синтетический метод. Нельзя не признать отходом от прежних несгибаемых позиций также допущение толковать индоевропейский «праязык» и как реальную историческую данность, и как только логическую структурную модель. Неожиданна также похвала у Вяч.Вс. Иванова по адресу нашей Казанской лингвистической школы, которая будто бы в чем-то совпадает с Блумфилдом и Лаунзбери, равно как и заявление о необходимости снять противопоставление синхронии и диахронии и, еще больше того, языка и речи и даже лингвистики и поэтики. Синтетизм теперешних взглядов Вяч.Вс. Иванова доходит до того, что языки в структурном отношении сближаются у него и со всеми другими науками, вроде антропологии или этнографии, так что структурно-изученный язык оказывается только моментом некоей общей социально-исторической структуры. Несмотря на фантастичность такого рода проектов, уже самый факт их планирования свидетельствует об отрадном для всякого лингвиста отказе структуралистов от своего абсолютизма, от непримиримой изоляции, а также от презрения к традиционным методам лингвистики и других гуманитарных наук.

Приведем еще ряд примеров, ярко свидетельствующих о том, как можно разрабатывать структурную лингвистику, не только не пользуясь математическими формулами, но даже и самим термином «структура». Первым таким примером может явиться воззрение одного из основателей самого же структурализма, а именно Н.С. Трубецкого, на индоевропейскую проблему. В своей талантливой работе на эту тему[169], Н.С. Трубецкой допускает прежде всего ряд логических промахов, на которые необходимо указать, хотя говорить мы сейчас собираемся о другом. Он начинает свою работу с фразы:

«Индоевропейцы – это люди, родной язык которых принадлежит к индоевропейской семье языков».

Но дело не в этой тавтологии. Дело в том, что соединив индоевропейский язык с индоевропейским народом, он тут же от этого народа отказывается и, уж тем более, от пранарода, а представляет себе индоевропейский язык в виде смешанных языков разных народов, когда эти языки пришли к единству путем «конвергенции» совершенно разных языков. Об этом у Н.С. Трубецкого целое рассуждение[170]. Далее этот автор указывает шесть признаков, которые он называет структурными, для языка индоевропейского семейства. Признаки эти относятся главным образом к сочетаемости и положению звуков и только один – к положению